Рутила, который требовал от меня чуда еще там, в окружении ниад, но смотрю на Тумана, под его пристальным странным взглядом становится неловко. Качнув головой, чтобы согнать оторопь, я поднимаюсь и ухожу к воротам.
— Жрица! — зовет Туман. Он, прихрамывая, нагоняет меня и останавливается очень близко, так, что я сразу хочу отодвинуться. Туман тянется рукой к моему лицу. — Ты распустила волосы, — тихо произносит он и гладит пальцами прядь.
— Просто не собрала еще. — Мучаясь неловкостью, я торопливо убираю волосы за ухо, случайно задев его ладонь.
— Ты так мягче, — неожиданно выдает он, и, видя мое недоумение, торопливо добавляет: — Выглядишь. Очевидно же, что ты не мягкая, ты землю руками раздвигаешь, — бормочет он, сам удивившись своим словам, разворачивается и возвращается к остальным, а я бреду к зданию, слегка улыбаясь.
Боги, что за нелепица. Даже смешно.
Из двери кухни выглядывает Хозяйка:
— Разобралась с травами?
— Цветы?
— Тоже для обеззараживания.
— Где ты их собираешь? — Останавливаюсь и начинаю заплетать волосы в косы. Из кухни пахнет хлебом, и я прикидываю, можно ли выпросить пару порций для хаасов.
— После покажу, — обещает Хозяйка. — Ты лучше выглядишь.
— Нашла родник.
— Уже освоилась?
— Что за книги в огромной зале?
Хозяйка ничего не отвечает сразу и жестом приглашает меня на кухню. Там в котелке варится каша, на столе свежий хлеб и заваренная в чайнике ромашка. Я отламываю кусок от булки и, не стесняясь, съедаю. Мама пекла такой же хлеб, и меня учила, но я не запомнила.
— Знания прежних людей, — она подтверждает мои предположения. — Их свозили отовсюду, едва Боги вернулись к нам, и до того, как поднялись ниады. — Я киваю в такт ее словам, вот почему книги на разных языках.
— Как ты выживаешь здесь в одиночку? — Я отламываю еще кусок.
— С Божьей помощью.
Мне б такую веру. Хозяйка ставит миски и котелок с кашей на стол со словами:
— Можешь отнести друзьям.
Я киваю, берусь за ложку, ем, раздумывая, с чего бы начать поиски. Раз хаасы не могут зайти, книги придется выносить к ним, потому что в одиночку я буду читать их не один десяток лет. Те, которые смогу понять. Остальные, на забытых языках, можно просто оставить на полках, пользы от них не будет.
Хозяйка пару раз пытается начать разговор, но я отмалчиваюсь, не рассказывая о себе, не спрашивая о ней. Истосковавшаяся по общению с людьми, она не отчаивается и продолжает добродушно изображать гостеприимство.
Относя котелок хаасам, я обнаруживаю, что Сапсан окончательно пришел в себя и взгляд его больше не блуждает. Земля всегда помогает восстановить силы.
— Лучше, — отвечает он на мой вопросительный взгляд.
— Хорошо. Мне нужна твоя помощь. — Я стараюсь не показывать, что его состояние все еще кажется мне опасным и нестабильным. — Буду выносить книги.
Мы договариваемся сосредоточиться только на одной теме: очищение земли и вод от загрязнений. Каждое утро я выношу пяток томов, а вечером по привычке сижу с хаасами возле костра. Целых две декады успешно избегая расспросов Хозяйки, я подолгу брожу между рядов, выискивая нужные книги. Прежние люди любили увековечивать свои мысли, шкафы наполнены ими. Какие-то я читаю плохо, медленно, почти по слогам, но некоторые книги полны изображений и по ним, пролистав множество страниц, я порой могу определить содержание быстрее.
Когда Хозяйка находит меня сидящей у одного из шкафов, разбирающей нижнюю полку, она кладет поверх стопки отсеянных книг морщинистую руку и спрашивает:
— Что ты пытаешься найти?
— Хаасово племя вымирает, они думали, что прокляты, собирались отыскать демона и заставить его снять проклятие. Я думаю, что дело в земле, которая отравлена прежними людьми, там были какие-то пары. Мы ищем способ очистить почву или воды. Я еще не разобралась.
— Они посчитали тебя демоном? Почему?
— Потому что я убила женщину в святом круге.
Хозяйка напрягается, она больше не рада мне. Здесь должно быть безопасно, а я несу в себе угрозу.
— Зачем ты это сделала?
— Так было нужно. — Я пожимаю плечами и поднимаюсь, намереваясь отнести отобранные книги.
— Боги вели тебя? — она спрашивает с надеждой, полагая оправдать меня этим.
— Боги оставили ее, а без них нам не выжить, так ведь?
Я ухожу к хаасам, вручаю книги, перевязываю голову Сапсана. Туман справляется со своими ранами сам. Он старается не встречаться со мной взглядом, хотя обычно наслаждается тем, как я прячусь от его глаз. Собирая вчерашние книги, мельком вижу записи Сапсана, его почерк стал другим, рука почти не слушается. Я ощущаю горечь на языке и жалость в груди, отворачиваюсь к лесу, чтобы сделать глубокий вдох, выдохнуть и избавиться от неуместной чуткости.
— Проклятье, — не сдержавшись, ругаюсь я, наткнувшись на пристальный взгляд ниада, наблюдающего из глубины леса.
— Они подходят ближе, — отвечает Рутил, выбирая себе книгу. — Но пока не достают нас.
Я оглядываюсь на Тумана — он пожимает одним плечом, по-прежнему прижимая другое к груди.
— Не тревожься. Мы следим, Жрица. — Рутил отходит к стене.
А толку? Мы все видели, что ниады свирепы и быстры. Я даже сейчас, обдумывая обратный путь, не могу понять, почему звери не сожрали нас в первые минуты. И что помешает им разорвать наши тела на куски, когда мы двинемся через тихие земли снова.
— Эти звери тоже ходят вокруг да около. — Туман кивает в сторону химер, появившихся из-за стены. Я снова сквернословлю и ухожу, чтобы вернуться к книгам. Нужно торопиться.
Я не рассказываю Хозяйке всего, что связывает меня с хаасами, просто соглашаюсь ответить на вопросы, чтобы взамен попросить убежище для них. Умалчивая самые неприятные подробности вроде пыток палача и угроз вождя, я говорю о коварстве Совы и событиях у Крифа и Парсона.
— Люди преследуют нас? — пораженно спрашивает Хозяйка, и тут удивляюсь я. Разве это не происходит последние пятьсот лет, с тех пор как Боги вернулись?
— Сжигают, принося в жертву.
— Везде?
— На Востоке земля еще горит и трескается, а в остальном — да, везде, где есть люди.
— И Боги не защищают?
Я тянусь рукой к шраму на животе, ощущая рубец под платьем. Мне нечего ей ответить. Нет, не защищают.
— Что было с тобой до хаасов? — требовательно спрашивает она, но мне не хочется говорить. Хозяйка наклоняется ближе ко мне, проникновенно глядит в глаза, берет ладонь в свои руки: — Я вижу твою душу. Она так ранена. Так измучена. Я вижу, что ты давишься своим горем, как черствым хлебом.
— Божьими деяниями.
— Твое сердце больно ненавистью.
— Больно? — Я не выдерживаю, выдергиваю руку. Мой голос спокоен, в отличие от дыхания: — Думаешь,
