Я заперла за собой дверь. Уже начинало темнеть, но это не имело никакого значения. Когда я включила гудящие люминесцентные лампы, комната превратилась в типичное больничное помещение, где что день, что ночь — все едино. Я всегда говорила маме, если она действительно хочет, чтобы в ее клинике пациенты чувствовали себя как дома, а не как в «Уолмарте», нормальные человеческие лампочки — куда лучший выбор.
Коул уже скрылся в крошечной лаборатории, и я медленно поплелась следом. Чтобы отвезти посылку, я не пошла на занятия, но все равно поднялась в обычное время. Потом помогала Коулу устанавливать ловушку, пытаясь не свалиться в промоину — Коул сказал, они вытащили оттуда Грейс. Потом поехала сюда, сказав родителям, что иду на собрание школьного совета, и ждала, пока клиника не закроется, чтобы можно было войти. Кроме того, за весь день мы почти ничего не ели, и я уже начинала чувствовать себя немного мученицей за дело оборотней. Я задержалась в регистратуре и заглянула в небольшой холодильник под стойкой. Там обнаружились две бутылки с соком, которые я и захватила с собой. Все лучше, чем ничего.
В лаборатории Коул уже устроился на стуле перед микроскопом. Одну руку он держал над головой, указывая пальцем в потолок. Через мгновение я сообразила, что он проколол палец, а руку вверх поднял, чтобы остановить кровотечение.
— Дать пластырь или тебе нравится изображать из себя статую Свободы? — поинтересовалась я.
Сок я поставила перед ним на стол, и после секундного размышления он открутил крышку и поднес бутылочку к губам. Потом помахал в воздухе окровавленным пальцем в знак благодарности.
— Я не нашел пластыри, — сказал Коул. — То есть я их и не искал. Это метанол? А, точно, метанол.
Я нашла ему пластырь и подкатила к столу второй стул. Катить пришлось недолго. Лаборатория на самом деле была кладовкой: вдоль стен тянулись полки и ящики, забитые образцами медицинских препаратов, коробками с ватными шариками, тампонами и шпателями, флакончиками с медицинским спиртом и перекисью водорода. Анализатор мочи, микроскоп, ротатор для пробирок. Для двух стульев и двоих человек места оставалось не так уж и много.
Коул размазал капельку крови по предметному стеклу и разглядывал его под микроскопом.
— Что ты ищешь? — спросила я.
Он не ответил; на лице у него было написано выражение такой глубокой задумчивости, что я усомнилась, слышал ли он меня вообще. Мне нравилось видеть его таким — когда он не изображал из себя ничего, а просто был Коулом, насколько мог. Он не стал сопротивляться, когда я взяла его за руку и промокнула кровь.
— Елки-палки, — сказала я, — чем ты так раскроил себе палец? Консервным ножом?
Я заклеила рану пластырем и выпустила его руку. Он немедленно принялся крутить ею какой-то регулятор на микроскопе.
Казалось, молчание длилось вечно, хотя на самом деле едва ли больше минуты. Коул оторвался от микроскопа, но на меня не смотрел. Он рассмеялся недоверчивым смешком, отрывистым и хрипловатым, потом сложил руки домиком и прижал их ко рту.
— Господи боже мой, — произнес он и снова рассмеялся все тем же коротким смешком.
Я почувствовала раздражение.
— Что там?
— Взгляни только. — Коул отъехал на своем стуле в сторону и подтащил меня вместе с моим к микроскопу. — Что ты видишь?
Я не рассчитывала ничего там разглядеть, поскольку понятия не имела, что должна увидеть. Но все же решила сделать ему приятное. Приложилась глазом к окуляру и заглянула внутрь. Коул оказался прав: я мгновенно поняла, что он имел в виду. В поле зрения плавали десятки красных кровяных телец, прозрачных и ничем не примечательных. И две красные точки.
Я оторвалась от окуляра.
— Что это?
— Оборотень, — сказал Коул. Он покачивался на своем вращающемся стуле туда-сюда. — Я знал это. Знал.
— Что знал?
— Или у меня малярия, или так выглядит волк. Болтается там в моей крови. Я знал, что он ведет себя как малярия. Знал. Господи боже мой!
Он вскочил, не в силах усидеть на месте.
— Поздравляю, вундеркинд. И что это означает для волков? Можно от этого излечиться как от малярии?
Коул разглядывал плакат на стене. На нем в красках, каких не видывали со времен кислотных шестидесятых, были изображены стадии развития человеческого зародыша.
— Малярия не лечится, — отмахнулся он от меня.
— Не говори глупостей, — отрезала я. — Люди же от нее выздоравливают.
— Нет. — Коул обвел пальцем один из зародышей — Врачи просто не допускают смертельного исхода.
— Значит, говоришь, вылечить волков невозможно. Но есть способ не дать им… ты ведь уже не дал Грейс умереть. Я не понимаю, где здесь открытие.
— Сэм. Сэм — вот открытие. Это всего лишь подтверждение. Мне нужно еще немного поработать. Мне нужна бумага, — сказал Коул, поворачиваясь ко мне. — Мне нужно…
Он не договорил. Его эйфория постепенно улетучивалась. Меня охватило разочарование: открытие оказалось каким-то половинчатым и недоступным моему пониманию. А окружающая обстановка воскресила в памяти тот раз, когда мы с Грейс привели сюда Джека. А вместе с этим воспоминанием пробудились и горечь поражения, и боль утраты, от которых хотелось очутиться дома, в кровати, сжавшись в комочек.
— Поесть, — предположила я. — Выспаться. Мне, по крайней мере, точно не помешало бы. Убраться отсюда к чертовой матери.
Коул недоуменно нахмурился, как будто я предложила ему нечто невообразимое. Я поднялась, глядя на него.
— В отличие от вас, носителей зловредной волчьей заразы, мне утром нужно в школу. Тем более что сегодняшние занятия я пропустила, чтобы прийти сюда.
— Ты чего злишься?
— Да не злюсь, — отозвалась я. — Я устала. Наверное, просто хочу домой.
Впрочем, мысль поехать домой тоже не вызвала у меня радости.
— Нет, злишься, — возразил он. — Я почти у цели, Изабел. Я что-то нащупал. Я думаю… осталось совсем немного. Мне нужно поговорить с Сэмом. Если, конечно, он станет со мной разговаривать.
В эту минуту он был просто до предела вымотанным симпатичным парнем, а не рок-звездой с десятками тысяч поклонников по всему миру, которые ломали голову, куда он подевался, и не гением с таким гигантским мозгом, что он отказывался работать и пытался изобрести способы причинить вред самому себе.
Я смотрела на него и не могла избавиться от чувства, что мне нужно что-то от него или от кого-нибудь, а это, вероятно, означало, что ему тоже нужно что-то от меня или от кого-нибудь, но это открытие было сродни тому ощущению, которое я испытала, глядя на красные точки на предметном стекле. Кому-то они могли сказать много, но из этого не следовало, что несли в себе информацию и для меня.
