И тут я услышала знакомый звук: щелкнул замок в двери в конце коридора. Кто-то пришел.
— Черт, черт, черт! — прошипела я. На поиск решения было две секунды. — Хватай манатки и живо под стол!
Коул сграбастал стекло, сок и обертку от пластыря. Я убедилась, что он забился под стол, выключила свет и нырнула следом.
Дверь в конце коридора со скрипом открылась, потом с лязгом захлопнулась. Я услышала мамин раздраженный вздох, достаточно громкий и драматический. Я очень надеялась, что ее разозлил только оставленный кем-то свет в коридоре.
Глаза Коула поблескивали в кромешной темноте отраженным светом из коридора. В тесном пространстве под столом мы упирались друг в друга коленями и наступали друг другу на ноги; невозможно было различить, где чье дыхание. Мы оба затихли, прислушиваясь к маминому продвижению. Ее каблуки процокали куда-то по направлению к регистратуре. На некоторое время она задержалась там — видимо, рылась в бумагах. Коул передвинул ногу так, чтобы мой сапог не упирался ему в щиколотку. В плече у него что-то хрустнуло. Одной рукой он уперся в стену у меня за спиной. Моя рука каким-то образом оказалась между его ног. Я убрала ее.
Мы ждали.
— Черт побери, — выругалась мама очень отчетливо.
Из коридора она вошла в одну из смотровых и принялась снова чем-то шуршать там. Под столом было темно, как в могиле. Глаза у меня никак не могли привыкнуть к темноте; казалось, что на двоих у нас с Коулом куда больше ног, чем нам положено. Мама уронила какие-то бумаги; они с глухим стуком ударились о смотровой стол и с шелестом разлетелись по полу. На этот раз мама не стала чертыхаться.
Коул поцеловал меня. Надо было запретить ему делать это, но я не хотела, чтобы он останавливался. Я сидела на полу, вжавшись в стену, и позволяла ему целовать меня снова и снова. Это был поцелуй из тех, от которых еще долго потом не опомниться. Если бы можно было собрать все наши поцелуи, с самой первой минуты, когда мы встретились, и рассмотреть их под микроскопом, я знаю, что бы там обнаружилось. В самом первом ничего не увидел бы даже эксперт, в следующем уже угадывались начальные признаки, которых в каждом последующем становилось все больше и больше, и наконец в этом, последнем, они стали бы видны даже невооруженным глазом. Признаки того, что мы, скорее всего, никогда не излечимся друг от друга, но, быть может, у нас получится не дать этой болезни убить нас.
Я услышала стук маминых каблуков за миг до того, как в лаборатории вспыхнул свет. Последовал тяжкий вздох.
— Изабел? Ты?
Она отошла на несколько шагов, чтобы рассмотреть всю картину.
Коул отстранился, и теперь мы с ним, наверное, выглядели как два опоссума, забившихся за мусорный бачок. Я видела, как она цепким взглядом оценивает обстановку: мы оба полностью одеты, ничего не смято, шприцев в руках нет. Она взглянула на Коула; тот медленно улыбнулся в ответ.
— Ты… ты из… — Мама не договорила и впилась в него взглядом.
Я ожидала услышать слово «Наркотика», хотя и не подозревала, что мама увлекается чем-то подобным. Однако она произнесла:
— Ты — тот парень с лестницы. Который был у нас дома. Голышом. Изабел, если я запретила тебе приводить его домой, это не значит, что нужно таскать его в клинику. Что ты делаешь под столом? Нет, я не желаю этого знать. Просто не желаю.
Я молчала, не зная, как правильно отреагировать на это.
Мама потерла бровь рукой, в которой был зажат заполненный убористым шрифтом бланк.
— Где твоя машина?
— На той стороне дороги, — ответила я.
— Разумеется. — Она покачала головой. — Я не стану говорить отцу, что видела тебя здесь, Изабел. Только, пожалуйста, не…
Чего именно мне не следовало делать, мама так и не сказала. Вместо этого она швырнула недопитую бутылку с моим соком в мусорное ведро у двери и снова выключила свет. Ее каблуки процокали по коридору, удаляясь, потом щелкнул замок и хлопнула дверь. Лязгнул засов.
В темноте Коул был невидим, но я все равно чувствовала его присутствие. Иногда зрение не играет большой роли.
Я почувствовала щекотку; до меня не сразу дошло, что это Коул катает по моей руке игрушечный «мустанг». Он смеялся себе под нос, заразительно, но приглушенно, как будто у нас еще были причины не шуметь. Добравшись до плеча, он развернул машинку и покатил ее обратно к ладони. Когда он смеялся, колеса слегка заносило.
Я подумала, что ничего более искреннего от Коула Сен-Клера еще не слышала.
Я и не подозревал, насколько привык к творящемуся вокруг кавардаку, пока наша жизнь не вошла в обыденную колею. Теперь, когда вернулась Грейс, а научные изыскания Коула стали более узконаправленными, наш быт каким-то образом приобрел налет нормальности. Я снова вернулся к человеческому режиму сна и бодрствования. Кухня превратилась обратно в место для принятия пищи: флакончики из-под медикаментов и исписанные вдоль и поперек клочки бумаги мало-помалу уступили место коробкам из-под сухих завтраков и чашкам с недопитым кофе. За три дня Грейс превратилась в волчицу всего однажды, да и то на три часа, после чего, честно отсидев все это время в ванной, на непослушных ногах вернулась в постель. Нынче, когда ночь в доме наступала по графику, дни почему-то стали казаться короче. Я ходил на работу, продавал книги перешептывающимся покупателям и возвращался домой с ощущением приговоренного к смертной казни, который получил отсрочку. Коул целыми днями пытался поймать кого-нибудь в свои ловушки и каждую ночь засыпал в другой комнате. По утрам Грейс подкармливала приблудившуюся парочку енотов лежалой крупой, а по вечерам грустно просматривала в Интернете сайты колледжей или болтала с Рейчел. Мы все гонялись за ускользающим и недостижимым.
Про готовящийся отстрел волков говорили в новостях едва ли не каждый вечер.
Но я был… не до конца счастлив. Где-то на шаг от счастья. Я понимал, что живу не своей жизнью; это была какая-то жизнь взаймы. Как будто я взял ее поносить, пока не приведу в порядок свою собственную. Отстрел волков казался чем-то далеким и нереальным, но все равно висел над душой постоянным напоминанием. Если я не знал, что делать, это еще не значило, что делать ничего не надо.
В среду я позвонил Кенигу и попросил объяснить, как добраться до полуострова, чтобы я мог должным образом исследовать его потенциал. Я так и сказал — «исследовать должным образом». Кениг всегда так на меня действовал.
— Я думаю, — ответил Кениг с нажимом на «думаю», который означал, что на самом деле он точно это знает, — лучше будет, если я сам отвезу тебя туда. А то заедешь еще не на тот полуостров. Я могу в субботу.
