старалась. Внутри тонко вибрировала натянутая струна, к глазам подступали слезы, заставляя с силой прикусывать губу, чтобы не зарыдать в голос.
И ведь не было причин…
Отец с Ревазом пересекли границу. Об этом Андрей написал еще ночью. Утром пришло второе сообщение – Прохора разбудили. Состояние стабильное.
Нужно было радоваться, а меня колотило. Словно еще ничего не закончилось, а только начиналось.
И я, похоже, не ошиблась.
– А вот этот камушек у нас разберет госпожа Александра Салтыкова, – зайдя с последних парт, остановился рядом со мной Иван Васильевич. Достав из коробки продолговатый камень, положил на стол. – Тест Шермана, будьте любезны.
Начальное целительство нам поставили второй парой в последний момент. Заменили латынь, преподаватель которой, как по секрету поведали студенты другой группы, в выходные праздновал пятидесятилетний юбилей.
Судя по его отсутствию в академии, день рождения прошел на славу.
Впрочем, это было не мое дело. Вот дорасту до таких лет…
Встала я не без труда, успев ухватиться за спинку стула, когда качнуло. Медленно выдохнула. Голова не то что кружилась, но в затылке неприятно долбило.
Иван Васильевич продолжал стоять рядом. И даже чуть наклонился в мою сторону, словно к чему-то принюхивался. Мысль о том, что он мог подумать в этот момент, вызвала у меня истерический смешок. Вот только… вместо смеха получился всхлип. Да и слезы…
Прикусив губу так, что чуть не вскрикнула, потерла ладонь о ладонь. Это должно было помочь настроиться. Не помогло. Меня вновь качнуло.
Упасть мне не дали. Иван Васильевич подхватил, помог снова сесть на стул. Убедившись, что сижу нормально, выпрямился, глядя на меня с явным интересом.
От этого взгляда меня передернуло и захлестнуло желанием произнести какую-нибудь колкость, но подбородок задрожал, так что пришлось еще и стиснуть зубы, хоть как-то усмиряя сорвавшиеся с цепи нервы.
Мне бы уйти и забиться куда-нибудь в уголок…
Это надо было делать на перемене, когда имелась такая возможность.
А вот преподаватель молчать не стал. Пройдясь ладонью по тощей седой бородке, сложил руки на груди.
– Удивили вы меня, госпожа Александра Салтыкова. Я, конечно, знал, что вы – особа одаренная, но чтобы так…
– Она у нас хоть куда! – не удержался от сарказма Бабичев. Он, как и остальные, с интересом наблюдал за происходящим. – Откуда только что берется?!
– А вас, господин Виктор Бабичев, я попросил бы заткнуться, – даже не бросив взгляда в сторону Виктора, спокойно произнес Иван Васильевич. – Вот когда начнете демонстрировать хоть какие-то способности, тогда я позволю вам высказываться с места, а пока молчите, смотрите и впитывайте.
Как ни странно, подействовало. И не только на Бабичева. Не скажу, что мне стало спокойнее, но внутренняя дрожь слегка стихла, словно сдаваясь перед спокойствием преподавателя.
Жаль, окончательно не сдалась, и меня кидало то в жар, то в холод.
– Вот интересно, – продолжая исследовать меня внимательным, но мягким, участливым взглядом, произнес Иван Васильевич, – кто-нибудь может сказать, что именно происходит сейчас с госпожой Салтыковой?
– Последствия хорошо проведенных выходных? – опять не удержался от реплики Бабичев.
– Идиот! – высказалась на его счет Аня.
– Полностью с вами согласен, – с хитрой усмешкой поддержал ее Иван Васильевич. – В таком возрасте и не знать симптоматику хорошо проведенных выходных… – Он с намеком качнул головой. – Случай тяжелый, но лечению поддается.
– Паническая атака? – выдал версию кто-то из сидевших за моей спиной. Голос знакомый, но в ушах звенело, так что пробился как сквозь преграду.
– Очень близко, – не без удовлетворения кивнул Иван Васильевич, – но не она.
– Эмпатический статус, – приподнялся Иван.
А меня прямо-таки прошибло. Нет, не облегчением от осознания, что именно со мной происходило, а от понимания, что могло стать его причиной.
– Великолепно! – взмахнув руками, между тем удовлетворенно воскликнул Иван Васильевич. – Эмпатический статус той или иной степени возникает у целителей-эмпатов, обладающих способностями значительно выше среднего уровня, как реакция на события, происходящие с людьми, которые с ними каким-то образом связаны. Будь дар госпожи Александры Салтыковой менее структурированным, мы бы сейчас наблюдали третью или четвертую стадию, выраженную в тяжелой, купируемой только специалистом истерике, но, – он наметил поклон в мою сторону, – в нашем случае все происходит достаточно интеллигентно. Хотя это и требует со стороны госпожи Салтыковой огромных усилий.
– Но ведь надо что-то делать?! – подскочив, возмущенно выдала Анна.
Мысленно поблагодарив ее за поддержку, заставила себя медленно выдохнуть.
Она права! Надо что-то…
– Извините. – Я резко встала.
Меня вновь качнуло, но это уже не имело значения. Внутренняя дрожь ушла сразу, и, хотя тело ощущалось влажным, слабости, которую чувствовала еще мгновение назад, уже не было.
– Вы можете идти, Александра, – с печалью произнес Иван Васильевич и отступил, освобождая проход.
Я кивнула. Схватила сумку, бросила туда учебник, посмотрела на Анну, на Ивана…
Мысль о том, что прощаюсь, была странной. Но она была. И я не могла этого изменить.
Вышла я из кабинета спокойной. И хотя спокойствие это воспринималось мною ледяным, отстраненным, как если бы сама находилась с одной стороны, а оно – с другой, это состояние меня устраивало больше, чем выкручивавший раздрай.
А еще я понимала, что все действительно только начиналось, но уже могла действовать. Пусть пока и не знала как.
Первое, что сделала, когда закрыла за собой дверь кабинета, достала телефон и набрала номер Андрея.
Тот ответил сразу. И это мне совсем не понравилось.
– Что с отцом? – жестко спросила я, не дав ему произнести ни слова.
Иван Васильевич правильно сказал: реакция на события, происходящие со связанными с эмпатом людьми.
Перед тем как напали на Прохора, меня корежило. Теперь…
– Я еду, – практически оставив без надежды, глухо отозвался Андрей. – Из академии не выходи. Я скоро…
Отключившись, прислонилась лбом к стене. Закрыла глаза.
Отец жив…
К сожалению, я не была в этом уверена.
Мне пришлось вновь себя заставлять, чтобы отлепиться от стены. И дойти по коридору до лестницы. И спуститься вниз. И одеться, забрав пальто из гардероба.
О том, что Андрей просил не выходить из академии, я вспомнила уже на улице. Добредя до ближайшей скамейки, села.
Погода опять испортилась, напомнив, что осень коварна своим непостоянством.
Пока обходилось без дождя, но воздух был стылый. Да и ветер лупил, буквально сбивая своей яростью.
Но все это было не важно. Главное…
Дернувшийся в руке телефон вырвал меня из легкого ступора.
– Андрей? – ответила я раньше, чем увидела имя на экране.
– Иди на стоянку. Подъезжаю.
Я вскочила. Бросив телефон в карман, схватила сумку.
По дорожке, ведущей к стоянке, не бежала, но шла быстро, насколько позволял ветер. Он бил в лицо, вынуждая жмуриться. Дергал полы пальто, пытаясь пробраться внутрь.
Чувства, ощущения, осознание себя… все разделилось. Колени и ладони подмерзли, но словно не у меня. Внутри вновь дергало тревогой, но это опять была не я. Я просто неслась вперед. Туда, где надеялась получить ответы на свои вопросы.
На стоянку вышла, когда машина Андрея как раз тормозила у минивэна охраны. Кивнула дожидавшемуся меня Владимиру. Перехватив сумку другой рукой, прошла вперед, чтобы он оказался за моей спиной.
Водительская дверь джипа крестного открылась. Нога опустилась на асфальт…
Я собралась сделать шаг
