его слюны и странного ощущения уязвимости от того, что он прямо сейчас кончает внутрь, – как удар бойка. Щёлк! И моё сознание со скоростью пули выплёскивается из головы в беспросветное наслаждение.
Где-то рядом Ру выдыхает с удовлетворением и лениво растягивается на мне. Обнимаю. Фу, спина такая потная, липкая. Да и похрен. Зато Ру утыкается лицом мне в шею. И так хорошо. От нежности, от чувства, что ему хочется быть со мной, от надежды, что всё наладится.
Однако когда Ру возвращается из душа – я уже успел снять влажное постельное бельё и достать из шкафа свежее, – звучит роковой вопрос.
– Ты знаешь про Розамунду?
– Маман звонила?
– То есть знаешь. Почему молчал?
Ну вот, а я ещё был недоволен «малолетним Эйруином», тихим и скромным. Пожалуйста, вот он вернулся к прежнему быдловатому тону.
– Нехрен глаза закатывать, я всё вижу.
Бросив свёрток белья на незаправленную кровать, смотрю ему в лицо. Дело ведь серьёзное. И хотя я надеялся оттянуть момент решения, он всё равно наступил.
– Ты уверен, что стоит вспоминать? Может, послать всё и начать с нуля?
Ру опускает взгляд, хмурится. Сжимает губы.
– Это так не работает. Думаешь, – зыркает исподлобья, – было хреново?
– Ты мало рассказывал, но… Думаю, там пиздец.
– Да ёб! – Ру впечатывает кулак в стену. Смотрит на ободранные костяшки. – Твою…
Молчит. Только фыркает раздражённо.
– Может, не стоит вмешиваться? Может, оно само? Постепенно.
– Лучше сразу, чем тянуть за яйца.
Цокаю задумчиво.
– Это понятно. Но эту девчонку мы не знаем. Я бы не стал доверять ей свои мозги. И твои тоже.
Ру чешет спинку носа.
– Раньше я бы согласился?
Подумав, нехотя киваю. У нас вся семейка по этой Розамунде свихнулась. Хотя… Берт к ней равнодушна. Влада тоже. Отец – без лишних восторгов, он просто гуманист. Если подумать, то свихнулись только мама и Ру. Немного. Но меня это всё равно бесит!
– Тогда делаем.
– Только без меня. Вот уйду на работу и занимайтесь тут своим… – взмахиваю руками. – Шаманством.
– Договорились.
Конечно, я и в самом деле надеялся, что секс поможет ему вспомнить. Но нет, мой «магический нефритовый жезл», про который Ру шутил перед отъездом, оказался бесполезным. Даже обидно. А может, я неправильно им пользовался? Нужно было не жопу подставлять, а самому засадить Ру по самые гланды, он бы такой: «ОЙ!» – и сразу вспомнил.
Что ж, я упустил момент. Придётся опробовать лечение от Розамунды. Позвонил маме, договорились на понедельник. Попросил её присутствовать.
В понедельник настолько не торопился домой, что сам предложил Главному посидеть «за жизнь». Допоздна слушал бессвязные восторги про его драгоценную капитаншу, Лилю. Вот надо же красивое имя «Лилия» превратить в слащаво-детское «Лиля»! С этой любовью Главный и в самом деле на старого дурака стал похож: все темы в итоге сводятся к ней, настроение скачет в зависимости от успехов личной жизни. Капитанша довольна очередным подарком – весь корпус может дышать спокойно. «Лилечке» что-то не по нраву, поссорились – лучше Главному на глаза не попадаться, наорёт по любому поводу. Лучше б тогда я на пару с Новаком убедил генерала хранить брак, позвать жену на свидание и не заглядываться на молодух. А теперь – дурдом.
У парторга, кстати, всё хорошо. Вот на него отношения повлияли благотворно: выглядит солиднее, даже как будто выше ростом стал, степенный такой. Уважаемый в коллективе сотрудник, не хухры-мухры. На свадьбу приглашал, через четыре месяца. Я согласился.
Во вторник с работы позвонил маме, узнать как всё прошло. Сказала, что хорошо. Детали уточнять не стал.
Вечером Ру был с виду обычный. Поужинали, разошлись по комнатам.
В среду так же.
В четверг утром позвонил доктор Норнберг, и я, пользуясь благодушным настроением Главного, отпросился с работы «по семейным обстоятельствам». Если подумать, то не один лишь Сикорски придурел из-за отношений, я и сам хорош: раньше был ответственный, мысли только о работе. Теперь же всё больше отлыниваю, от дополнительной нагрузки вообще отказался, вот уже руководство обманываю и даже не стыдно.
Пока ехал до больницы, вспомнил, как мотался каждый день, несколько часов туда, несколько обратно. Хорошо, что этот этап закончился.
Кроме того, выяснил, почему Норнберг разговаривал со мной так весело, чтобы не сказать – навеселе. Оказывается, сегодня профессиональный праздник. В нашей части все шесть медиков ещё с утра забурились в лазарет и только периодически выползали по стенке покурить.
Как это выяснилось? А мне рядовой Джефферсон позвонил и нажаловался: мол, он пришёл на перевязку, потому что во время последней боевой вылазки был ранен в бедро, а это всё-таки не палец какой-нибудь, и стал стучать в дверь, а подлые врачи не открыли, только хихикали внутри и звякали чем-то стеклянным.
Событие это оставило такой отпечаток на нежной психике Джефферсона, что остановить поток его красноречия было невозможно: он многословно повторял одно и то же и настаивал, что руководство в моём лице должно обратить самое пристальное внимание на непрофессиональное поведение наших медиков.
Самым, как я понял, обидным для рядового стал момент, когда один женский голос изнутри спросил: «Мож, это… перевязать?», а другой ответил: «Не-е, он страшный» – и они продолжили хихикать. Услышав, что Джефферсон пошёл пересказывать это в четвёртый раз, я не выдержал и рявкнул на весь автобус: «Рядовой, что вы сейчас от меня хотите? Чтобы я пришёл в казарму, снял с вас штаны и перевязал?». Вот тут Джефферсон запнулся и, проблеяв, что он и сам может, наконец-то быстренько закончил разговор.
В больнице я ожидал чего-нибудь подобного, однако персонал выглядел на удивление прилично. Разве что многие благоухали мятными леденцами, за которыми мой чуткий нюх улавливал пары спирта, однако внешне по ним ничего заметно не было.
Вот и доктор Норнберг выглядел так, словно он всего лишь очень рад этому замечательному июньскому дню и солнечной погоде за окном своего сверкающего металлом кабинета. Улыбаясь, он сообщил, что господин Смит показывает явный прогресс, поэтому очень желательно, чтобы я оплатил следующий месяц дополнительных процедур в том же объёме, а сеансы «обнимашек» с котами можно даже увеличить.
Я оплатил.
По дороге домой набрал разного вкусного, думая за обедом ненавязчиво расспросить Ру, как дела. Однако он буркнул, что не хочет разговаривать, и забрал тарелку в свою комнату. Там же провёл вечер.
В пятницу я его не видел ни утром, ни после работы. Сидел у себя тихо, как мышка.
В субботу Ру отказался идти в больницу. Упёрся и всё. Когда я зашёл
