Константин Аврилов - Я, ангел

Тиль погладил бензобак верного друга Мусика:

– Тебе не понять, старик.

Торопливо проскочила мужская тень и юркнула в калитку.

Кажется, он действительно опоздал. Надо спешить.

Открытое окно играло тюлем. Экран на стене показывал разноцветные полоски под низкий вой уснувшего эфира. Скинув жаркое одеяло, овечка скрючилась зародышем на простыне. Стакан пуст. Она уже выпила сладкое молочко. Ангел видел: по сосудам быстро расползался черными льдинками яд. Девочка медленно умирала во сне. Сердечко еле бьется. Дыхание на волоске. Одна в доме. Позвать некого. Помощи ждать неоткуда.

Тиль расстегнул молнию комбинезона и вылез из рукавов.

– Что ты делаешь! – истошно завопил Витька. – Остановись! За это сразу влепят И.Н.!

Ангел снял футболку.

– Не смей!!!

Пальцы, сжатые прямой ладонью, уперлись в грудь там, где у Толика билось сердце.

– Есть кое-что важнее Хрустального неба, правда? – спросил себя ангел и нажал.

Вошло как в мягкий студень. Это было просто. Расплата наступила мгновенно. Тиля захлестнуло немыслимой, безбрежной болью, которую невозможно вытерпеть и снести даже ангелу. Тело словно обрело плоть и разрывалось на миллиарды маленьких, стонущих клеточек, пронзенных раскаленными иглами. Он чуть было не отдернул руку, но, чтобы не отступить, упрямо поднажал на локоть. Перед глазами поплыло, упал на колени, согнувшись и балансируя крыльями, но заталкивал ладонь в глубь себя. Было пусто. Боль стенала, разгораясь пожаром, он испугался, что если промедлить – не выдержит пытки. Вдруг пальцы наткнулись на что-то теплое. Сжал и на приделе терпения вырвал из себя. Мука отступила. Осталось сверлящая пустота. На ладони горел крохотный камешек, отливавший рубиновым светом.

– Ангел, я умираю? – печально спросила Тина, не разжимая губ. – Что же будет с малышкой?

– Терпи, я уже… – еле выговорил Тиль, на карачках подползая к кровати. – Все будет хорошо.

Рубиновый камешек лег на грудь овечки и проскользнул в нее. А навстречу уже поднимался другой. Камешки встретились, закружились, слились в красный уголек, который вспыхнул. По жилам и венам побежали огненные ручейки, сметая черные тени. Тело ожило, сердечко забилось, легкие вздохнули упруго.

Сердце ангела – великая сила. А любящее – непобедимая.

Тиль повалился сдувшимся шариком.

Вздрогнув, Тина проснулась, села на кровати, непонимающе разглядывая комнату.

– Что это? – спросила она. – Вроде сон приснился страшный... Или показалось. А, я поняла... Это ты, ангел, хулиганишь? Привет, Тиль!

«Привет», – еле выдохнул обессиленный.

– Знаешь, Тиль, мне сейчас так хорошо, как будто снова родилась. Честное слово, ангел. Наверно, успокоилась, потому что все кончилось...

«Я очень рад», – сказал полумертвый или полуживой, как уж придется, Тиль.

– Давно хотела сказать, но не получалось, а вот сейчас, по-моему, самое время. Я очень люблю свою будущую малышку. Это правильно и нормально. Но еще я полюбила одного человека. Вернее, не совсем человека. Да что там... Милый мой ангел... Я тебя люблю...

Что-то зашуршало. Тиль вскочил, готовый биться до последнего, но этого не требовалось, Витька рыдал и грохотал крыльями во дворе.

Над головой ангела сохли и опадали девятки штрафных, одна за другой.

«Нет! – закричал Тиль. – Молчи!»

– Страшная глупость, но ничего не поделать. Я действительно тебя люблю. Не вздумай смеяться.

Последняя цифра упорхнула, осталось только перышко.

«Хватит! Молчи!»

– Ты – самый лучший, самый нежный и самый родной. Вот. Как здорово это сказать: я тебя люблю. Подумаешь, что девочка признается в любви. Ты же ангел. Мой любимый ангел... Но все равно нос не задирай. Завтра напишешь мне письмо. Кстати, а ты меня любишь?

Перышко вспыхнуло и сгорело без следа.

– Ладно, завтра узнаю, что ты об этом думаешь. Только попробуй меня не любить. Не знаю, что с тобой сделаю... Спокойной ночи, мой любимый... – Тина зарылась в подушку и сразу отключилась.

Ангел не успел подумать: «Что же теперь будет?»

Затрубила небесная медь.

Его призвали.

Осенний ветер гнал по скошенной траве жухлые листья. Скирды ржи торчали волдырями над голой землей. Цветы опали, холмы облысели, готовясь к зиме. Небо нависло свинцовыми тучами, глубины которых полосовали молнии. Куропатка испуганно вспорхнула и низко полетела над полем, ее подросший выводок равнодушно клевал в траве. У края сырой земли кособоко воткнулся массивный крестьянский стол, по бокам пристроилось три стула, грубо сколоченных и облезших шелухой краски.

Милосердный трибунал восседал по местам. Вот только одежды сменились: балахоны, сияющие шелком цвета слоновой кости.

Положив под ноги куски мотоцикла, Тиль оправил перышко на вороте и постарался стянуть разрез комбинезона. Но воловья кожа не желала сходиться.

Гессе снял соломенную шляпу и провозгласил:

– Ангел Тиль, ты призван для последнего ответа.

– Я готов, – ответил он, радуясь, что хоть рот не заклеен.

– Прежде чем огласить вердикт, Милосердный трибунал желает допросить тебя. Обещай отвечать честно.

– А куда деваться?

– Мы считаем это согласием. – Председатель направил ладонь к левому заседателю. – Твой черед, дон Савонарола.

Монах казался непривычно мирен и беззлобен:

– Тебе, ангел Тиль, было сделано исключительное предложение. Почему отверг его? Почему поступил по-своему?

– Попробую объяснить, Милосердный трибунал. Я был не очень хорошим человеком, наверное, плохим и совсем ужасной овечкой, правильно мой ангел хотел набить мне морду. Мне ее очень жалко. Я ведь не знал, что она меня любит по-настоящему – единственная женщина из тех, с кем имел дело. И ангел из меня получился средний. Мало чему научился. Можно сказать, только одному: любить и защищать. Это по нашим законам неправильно, меня предупреждали. Но больше я ничего не умею.

– Но ведь тебе обещали Хрустальное небо, – печально сказал Торквемада. – Ни один ангел за последние тысяча четыреста земных лет не удостаивался такой чести. А ты мог бы. В чем смысл?

– В чем смысл болеть за футбол, когда заранее знаешь счет? Моя овечка не очень простой человек. Наверное, ей придется отслуживать ангелом. Но это будет когда-нибудь. А пока – в ней зажегся огонек любви, который она, может быть, передаст своей дочери. А она – своей. Разве я мог позволить затушить его?

– Ты нарушил Третий закон, – сказал Гессе, глядя мимо Тиля. – И совершил ужаснейший из поступков – вырвал сердце ради овечки. Ты понимаешь, что это бесполезно и бессмысленно? Вы никогда не будете вместе. Ты потеряешь ее навсегда, но боль утраты будет с тобой много вечностей. Зачем обрек себя?