* *
Все, как было в дораме. Старушка, мальчик. Детские слезы и крики. Мольбы о пощаде.
— Цай Няо! Цай Няо! — Гоушен подбежал к обозу, на котором ехали мы с Мейлин, и кивнул в сторону генерала. — Может быть, ты попробуешь поговорить с ним?
Я тряхнула головой и зажала уши ладонями. Нет. Не буду в это вмешиваться.
— Цай Няо! — слуга Вей Луна взглянул на меня с обидой, как будто это я отдала приказ казнить несчастную.
— Он не передумает, — отрезала я и отвернулась, не в силах смотреть на то, что происходило.
Старушку забрали, отряд продолжил путь.
Мне было тяжело принять собственное решение не вмешиваться. Но я знала, что не смогу ничего изменить. Если уж Ифей в дораме не справилась, что могу сделать я? Но чувство вины за то, что даже не попыталась спасти чужую жизнь, все равно разъедало нутро.
Мейлин, сидевшая рядом, молча смотрела на дно повозки и мелко дрожала, а я пыталась найти способ успокоить ее и себя. Солдаты в отряде делали вид, что ничего не произошло. Они исполняли приказ, даже на миг не задумываясь о своих действиях. Если Вей Лун сказал, что старуха — преступница, они ему безоговорочно верили. Ну, или делали вид.
— Как он мог? — негромко шепнула Мейлин, когда мы оказались за городом. — Госпожа, теперь мне еще больше страшно за вас. Зря вы сюда пришли…
На привал приказали остановиться раньше. Как только лагерь был разбит, Вей Лун велел устроить казнь. Мы с Мейлин остались в шатре, но по дораме я помнила, как это происходило.
В землю вбили столбы и привязали к ним старушку. А затем медленно и мучительно отрезали от нее части тела, начиная с пальцев рук и ног, ушей, носа… Ее крики раздавались невозможно долго, пока она не умерла от потери крови.
Вей Лун наблюдал казнь от начала до конца.
Когда все закончилось, я сидела в шатре в обнимку с Мейлин. Первым нас побеспокоил Гоушен.
— Эм… Цай Няо? Цай Няо? Принцесса!
— Ты служишь этому жестокому человеку! — вспылила Мейлин, вскакивая с кровати и бросаясь на Гоушена. — Ты точно такой же, как и он! Бессердечный!
— Эй! Хозяин хороший! Если он ее казнил, значит, она была преступницей. И точка! — горячо оправдывался Гоушен.
— Ты даже не попытался его остановить! — не унималась Мейлин.
— Принцесса, вообще-то, тоже! — не остался в долгу он. — Принцесса?
— Что он сейчас делает? — спросила я.
Хотя не то чтобы мне было интересно, чем обычно занимаются злодеи после злодеяний.
— Заперся в своем шатре, выставил караул и приказал никого не впускать. Пахнет оттуда вином. Принцесса, то есть, Цай Няо, может, сходите и проверите его? Я очень беспокоюсь за хозяина. В меня он сапогом запустил, прогнал.
Я нахмурилась. Странно. В дораме Вей Лун из-за казни поругался с Ифей и сильно переживал из-за их разлада, корил себя. Выглядело так, что он раскаялся в своем поступке, благодаря влиянию принцессы. Вот только тут мы с ним не ругались. Да и вряд ли ругань со мной могла бы его чем-то расстроить.
«Не думай, что ты для меня что-то значишь… — сказал он мне на берегу реки, после побега, — Я генерал. Ты служанка. Попытаешься сбежать — я тебя убью»
Я полностью отстранилась. Никто больше не посмел перечить Вей Луну. Почему же тогда он ведет себя как в эпизоде? С чего ему переживать?
— Если он сказал никого не пускать к нему, — протянула я неуверенно, — как же я пройду?
— Я отвлеку солдат у шатра. А вы возьмите… — Гоушен махнул рукой на поднос с чаем, стоящий на небольшом столике. — Скажете ему, что чай принесли. В вас-то он сапогом не запустит.
Вей Лун сидел в полумраке своего шатра, в руке — кувшин с длинным изогнутым носиком, из которого удобно было вливать вино прямо в рот, не касаясь губами. Он приказал никого не пускать, и солдаты знали, что ослушаться этого приказа равносильно самоубийству. Благодаря двойной руне тишины, что он наложил, внутри было тихо, шум со стороны лагеря его не беспокоил. Вдобавок, что бы он ни сделал сам — никто не услышит.
Только что по его приказу казнили убогую старуху. Старуху, которую он хотел навсегда вытравить из своей памяти. Вот только ее образ въелся так крепко, что до сих пор стоял перед глазами.
Казнь была медленной, безжалостной, она должна была принести Вей Луну удовлетворение, но теперь, когда кровь остыла, воспоминания нахлынули с новой силой.
Вей Лун поднял кувшин, направляя поток вина себе в рот.
«Как такой красивый мальчик мог остаться один? Такие утонченные черты. Если тебя хорошенько отмыть, нарядить, ты будешь точно, как маленький принц», — сквозь года слышал он ее лживый голос.
Сегодня, когда она кричала от боли и ужаса этот голос был совсем иным.
«Ах, Мин, ты привела нового мальчика! Какой красавец!» — чужие слова раз за разом воскресали в памяти.
«Ты будешь развлекать наших гостей. Танцевать, петь, делать все, что они скажут. А вечером останешься с тем, кто больше заплатит.»
Словно он снова стал перепуганным мальчишкой, которого обманом затащили в ужасное место. Сердце неровно билось, спина покрывалась липким потом.
«Не переживай, ты красивый, заплатят много…»
Как же тогда он ненавидел собственную внешность, хотел даже порезать себя, изуродовать лицо шрамами, чтобы только никто больше не смел называть его красивым.
Старая Мин сегодня получила по заслугам. Сегодня он воздал ей сполна за то, что она обманула его.
Вей Лун снова потянулся к кувшину. Но густое и темное, как ночное небо, вино не приносило облегчения, только бередило старые раны.
Ничего не изменилось. Его память волшебным образом не очистилась от сотворенной мести. Ведь в тот день он не смог за себя постоять.
«Не переживай, ты красивый, заплатят много…»
После того выброса силы, из-за которого мать выгнала его из дома, Вей Лун так сильно желал избавиться от собственной магии, что в тот миг, когда она ему понадобилась больше всего на свете, она не откликнулась.
А возможно, он просто считал, что то, что с ним происходит — он заслужил? Ничтожество, которое даже родная мать выгнала и предал единственный, как он тогда думал, отнесшийся к нему хорошо человек.
Воспоминания о боли и унижении разъедали душу, как ржавая игла.
Рука дрогнула и вино пролилось на грудь, оставляя багровые пятна на танчжуане — рубахе с высоким воротником и застежками-узелками. Вей Лун с раздражением стянул ее
