«Они выходят на руны, Тиана. Запомни. Теовор — первая, после чего рисовали карс, геронт, элвирк, караван и керкон. Их необходимо было окропить кро… кровью, и соединить именно в таком порядке, как я и сказал. Но это не призовет легион, а только зазовет зверя, который потом убьет своего хозяина… Для легиона нужно было карс изменить… добавить две линии в центре круга».
«Замолчи, сейчас это не имеет никакого значения!» — прокричал женский голос, словно в отдалении. Графу даже показалось, что женщина находится в другой комнате.
Он огляделся по сторонам, вновь никого не было, зато можно было заметить, как верный слуга внимательно запоминает все сказанное. И правильно, ничего другого от Фаргора он и не ожидал, он выбрал человека дела, который никогда не поддается эмоциям и страху.
«Им… имеет, — снова прошептал мужчина, захлебываясь. — Для того чтобы заставить зверя служить себе, нужен амулет. Это может быть все, что угодно: медальон или кольцо, главное, чтобы там были символы».
«Он знал это и поэтому украл кольцо», — снова ответил женский голос.
«Она знала это. Графиня… она собрала нас здесь только для этого. Но мы не можем винить ее. Зверь выполнит приказ и убьет своего хозяина, а его хозяин навечно пополнит легион Тарола, сотри руны, пока это возможно, сотри последнюю, еще не время. Деор не должен воспользоваться кольцом, я нашел способ отменить заклятье… я все эти годы искал, но только благодаря…»
Мужчина захрипел сильнее и граф отошел к двери, а слуга за ним. Оба понимали, что сейчас, кем бы ни был обладатель этого голоса, умирает и это его последний вдох.
«Элиот! — немного громче прокричала женщина. — Элиот! Прошу!»
Мужской голос снова произнес какую-то непонятную фразу, похожую на заклинание и в этот же момент стены заскрипели, пол затрясся, граф услышал крики слуг где-то на нижних этажах, библиотека засветилась и стала намного больше, еще две люстры появились на потолке, словно именно там и были с самого начала. Делерей попятился назад, уводя за собой слугу, но пол пошатнулся, и они вместе упали на колени, стараясь держаться и сохранить равновесие. Но свечение сразу исчезло, погружая библиотеку во мрак, и даже свет из окон больше не попадал сюда. Все остановилось, а вместе с этим всем остановилось и время.
Тонкая нить души летела сквозь тысячелетия, гонимая заклинанием и пытаясь спастись от смерти. Смерть идет только вперед, значит, душа должна была прятаться там, где ее не смогут застать. Это говорило заклинание, но душа понимала, что это неправильно. Люди менялись, рождались новые, вот знакомые лица, а вот девчонка, которая попыталась спасти. Душа не могла понять, почему нет благодарности. Девчонка сделала неправильно, нельзя было заставлять его идти против смерти. Он… точно… это он, но кто он? Заклинание продолжало звучать и говорило, что необходимо спрятаться как можно дальше и забыть себя, чтобы смерть не могла найти. Забыть… это казалось так просто… Хотя нет, это и было просто — заклинание помогало. Остаются лишь образы, такие нечеткие и странные, но такие настоящие.
«Глупая девчонка, нельзя было просить спасти, лучше бы я умер, а сам, как мог надеяться, что все будет хорошо? Ненавижу себя, как же я себя ненавижу. Самонадеянный глупец, считающий себя умнее всех, решил, что можешь обмануть смерть…»
Осталось ли что-то от Натаниэля? Еще немного времени и он бы окончательно исчез, растворившись в холоде далекого прошлого. Но неожиданно все прекратилось. Осталась лишь темнота, застилающая все вокруг и страшная боль, тела больше не было, да и не помнил он о теле, помнил только боль, которую когда-то испытывал. Когда-то слишком давно или еще только будет испытывать. Она все усиливалась и усиливалась, словно его разрывало, он чувствовал, как занимает все черное пространство и больше ему некуда лететь, больше у него нет выхода. Хотелось только сбежать, но он не мог этого сделать. Его словно замуровали, заставили навечно застыть в клетке. Он никогда не любил клетки, он точно знал, что не любил их. Душа еще помнила свободу, помнила первые лучи солнца, помнила ощущение ветра, она старалась вырваться из своей тюрьмы, но была заперта в ней навсегда, и от этого не хотелось существовать. Он слышал собственный крик, теперь от бессилия, от понимания, что до конца своей жизни он будет здесь в этой темноте без возможности уйти. Это было невыносимо, он всем своим существом возненавидел тех, кто так жестоко подшутил над ним…
Когда тьма рассеялась, он увидел двух мужчин. Смотреть на них было странно, как-то необычно и непривычно. Он видел их сразу со всех сторон и не видел себя. Кто же он? Такое бывает? Мужчины стояли, расставив ноги, и держась на стены, и он чувствовал что-то теплое, а боль прошла. Должно быть что-то еще? Он помнил, что должно… Вот только что?
— Закончилось, — сказал мужчина в странной светлой одежде и черными, как смоль, волосами. Он кого-то сильно напоминал, но сказать кого, было невозможно.
— Не могу сказать, господин, — отозвался второй, не вызвав никаких чувств. — Я больше ничего не слышу.
— Кто здесь? — снова спросил первый мужчина.
Отозваться или нет? Да и смогу ли они услышать? Он попытался что-то сказать, но ни одного звука не сорвалось с его губ. Тогда он понял, что не может говорить также, как эти двое, вот только как говорить, он не знал. Он попытался еще раз, затем еще и еще, ничего не выходило. А мужчины стояли и ждали ответа.
— Никого нет, — произнес первый.
«Я есть», — послышался голос, и говорили стены. Он сам испугался, это было неожиданно и странно, но так… так… естественно. Словно только так и можно, и только так будут понимать.
Мужчины замерли, можно было заметить, как по виску первого стекали капли пота, а его руки дрожали.
— Элиот? — осторожно спросил он, его голос звучал неуверенно, тихо с надрывом, казалось, что он сию же минуту хочет сбежать, вот только имя… имя было знакомым. Как странно, наверное, его действительно зовут Элиот. Какое сейчас это имеет значение, кому вообще нужно знать его настоящее имя, когда оно уже ничего не может изменить? А это имя он помнил, оно вызывало странные чувства, словно что-то очень родное, но такое далекое, оно заставляло чувствовать радость и злость, надежду и облегчение, обиду и благодарность — оно нравилось ему. Пусть будет так. — Мы слышали, как вас называли Элиот.
— Элиот, — повторил он, снова ощутив все эмоции от этого имени. Чувствовать было приятно. Теперь все становилось единым, больше не было его, дома, чувств отдельно — все было вместе и это становилось одним целым, что больше нельзя разделить. Даже ненависть к заточению теперь переплеталась со всем остальным, добавляя что-то давно забытое старое в сущность.
