Привыкнуть к новому телу — молодому, красивому, здоровому — оказалось несложно. Особенно когда окрепла настолько, что лекарь разрешил мне встать с постели.
В юности не ощущаешь того, что у тебя ничего не болит, что ты полон сил и энергии. Это так же естественно, как дышать. Но чем ты старше, тем более ценными и более короткими становятся промежутки, когда чувствуешь себя бодрым и здоровым. А потом вообще отвыкаешь от этого. То тут кольнет, то там потянет, то еще где-нибудь заноет. Не зря говорят: если после сорока проснулся и ничего не болит, значит, умер. Это как автомобильная сигнализация, которая воет во дворе не один час, и уже перестаешь ее замечать, как будто так и надо. А потом она наконец замолкает — и не можешь поверить. Тишина кажется какой-то… неестественной.
Сложнее оказалось приспособиться к новому лицу. Тело — полбеды, лицо — вот идентификатор личности. Абсолютно чужое. Но и с этим я постепенно справилась, подолгу простаивая перед зеркалом. Как ни странно, прикосновения пальцев, ощущение гладкой молодой кожи помогали больше, чем разглядывание себя. Даже тем, кому в результате пластических операций полностью поменяли внешность, наверняка было проще: хоть и измененное, но все же свое лицо.
Впрочем, я знала, что рано или поздно свыкнусь и с телом, и с лицом Дженны. Гораздо хуже оказалось другое. В последние годы я иногда думала: вот бы снова стать молодой — но с опытом зрелой женщины. Пустые мечты-снотворное на ночь. Казалось, я прожила бы совсем другую жизнь. Не наделала бы столько глупых ошибок. Иначе оценивала бы и победы, и поражения.
И вот моя мечта исполнилась. Да, изрядная часть моего жизненного опыта была совершенно неприменима здесь, в другом мире, в условиях, сходных с нашим средневековьем. Но какие-то вещи одинаковы везде и всегда. И главное — что для девочки, девушки все, с чем она сталкивается, происходит впервые. Новые знания, впечатления, ощущения. Все ярко, необычно и воспринимается до самой глубины души. А для меня новизна была связана лишь с необычностью ситуации. Превращение из девочки в девушку, взросление, опыт общения с другими людьми, в том числе и первая любовь — все это у меня уже было. И поэтому я не могла относиться ко всему происходящему так, как относилась бы настоящая Дженна.
Конечно, в чем-то мой опыт оказался ценен. Например, взаимоотношения с Нелидой я оценивала именно с точки зрения взрослого наблюдателя, понимая их оттенки. Но касательно других моментов не хватало знаний. Кай не всегда мог помочь. Да, что-то он узнавал, словно выхватывая из некого общего информационного пространства. Или эмпирическим путем, используя свою невидимость и свободу передвижений. Но далеко не все.
Конечно, прежде всего меня интересовали жизненно важные вопросы, и первый из них — кто донес на Дженну. А еще — почему инквизитор хотел ее смерти. В том, что хотел, я почти не сомневалась. Да, меня признали невиновной, но, как сказал Кай, от этого я не перестала быть ведьмой. Вряд ли оправдание при испытании давало пожизненную гарантию от того, что не заподозрят снова.
Мне нужно было узнать множество вещей, необходимых для жизни в этом мире, на фоне которых вопрос, нравился ли Дженне Тэрвин, уходил в самый конец списка. И все же чувства, на которые я не могла ответить, беспокоили, словно засевшая под кожей колючка кактуса.
Отчаявшись решить эту загадку самостоятельно, я спросила у Эфры. Разумеется, когда рядом не было Нелиды. После моего выздоровления они уже не находились при мне постоянно, и я часто оказывалась предоставлена самой себе.
— Неужели не помнишь? — удивилась Эфра. — Девочка моя, я в затруднении. Ты всегда была замкнутой и редко делилась своими чувствами. Конечно, ты с рождения осталась без матери, и вряд ли я могла заменить ее тебе. А твой отец слишком занят своими государственными обязанностями. С Тэрвином вы выросли вместе, и ты дружила с ним больше, чем с девочками из дворца. Но что он на самом деле значил для тебя… Нет, не скажу. Но мне кажется, если б он был большим, чем просто мальчик-приятель, ты вряд ли забыла бы об этом.
Кай рассказал мне, что Тэрвину стукнуло четырнадцать, и он — как наследник правителя — проводил много времени со своим отцом. Ему дозволялось присутствовать, когда тот занимался государственными делами, чтобы постепенно научиться управлять страной. А еще — на ежевечерних ужинах герцога с узким кругом приближенных, тогда как дети придворных допускались туда не раньше, чем им исполнялось восемнадцать.
Впрочем, детей во дворце было немного, и ни одной моей ровесницы, только старше на несколько лет или младше. Жизнь нашу вряд ли кто-то назвал бы веселой и интересной. Няни, учителя, прогулки в саду, редкие детские праздники. Не удивительно, что Дженна в основном общалась со своей служанкой. И с Тэрвином, который был почти того же возраста.
Но я старательно его избегала. Да и вообще проводила большую часть времени в своей комнате, ссылаясь на то, что еще не окончательно поправилась. По этой же причине Медор — пока у меня не получалось в мыслях называть его отцом — на время прекратил мои занятия с учителем, которого звали Зор Маллен. Кай пытался вытащить из мозга Дженны навыки чтения и письма, как до этого навыки речи. Получалось не так быстро и легко, приходилось пыхтеть и над книгами, и над бумагой, на которой я птичьим пером коряво выводила буквы и слова.
— Смотри, какое солнце, — сказала как-то утром Эфра, когда Нелида убрала со стола после завтрака. — Выйди погулять, тебе полезно пройтись.
Я надела теплый плащ, вышла в сад и села на скамейку, рассчитывая поболтать с Каем. Но не прошло и пяти минут, как услышала за спиной голос — еще незнакомый, но вполне узнаваемый.
— Дженна…
10.
В конце имени его голос сорвался. То ли от волнения, то обычная подростковая ломка. Тэрвин стоял у скамейки и смотрел не на меня, а куда-то рядом. А я не представляла, как себя с ним вести.
С одной стороны, в моей прежней жизни у меня вполне мог быть внук такого возраста. Если б я вышла замуж в восемнадцать и родила. Поэтому его влюбленность заставляла меня испытывать неловкость. Да, ему нравилась девочка — абсолютно нормально в его возрасте. Но я-то была этой девочкой лишь внешне, и мне его чувства были абсолютно не нужны.
С другой стороны, я так и не узнала, как они общались раньше. В конце концов, он был сыном правителя. Как Дженна к нему обращалась — по имени и на ты? Или все-таки на вы?
Я решила пойти ва-банк. Тем более, у меня было веское оправдание: потеря памяти.
— Тэрвин… — я легонько похлопала ладонью по скамейке рядом с собой, и он сел. Осторожно, как будто на гвозди или битое стекло. Не слишком близко. — Не обижайся, но я правда ничего не помню. Только то, что ты — это ты. Сын аарцоха Хеллая. Я даже не уверена, правильно ли сейчас к тебе обращаюсь, или это страшная дерзость.
— Мы всегда говорили друг другу «ты», Дженна, — по его лицу было видно: мое признание причинило ему боль. То, что я не помню очень важное для него.
— Эфра сказала, мы с тобой дружили…
— Да, — кивнул Тэрвин, глядя себе под ноги. — Играли вместе. И потом…
«И потом»? Что потом?
— Послушай, может, я и вспомню что-то, но уверенности такой у меня нет. Поэтому либо ты расскажешь, либо… Сказать, на что это похоже? Как будто все, что было до моего испытания водой, осталось в запертой комнате. Я знаю: там что-то есть, но не представляю, что именно. А ключ от замка потерялся. Я спрашиваю у отца, Эфры, Нелиды, но это только какие-то обрывки, кусочки.
— Когда-то мы играли втроем. Ты, я и Рен. Не помнишь? — я покачала головой. — Сын одного из придворных. А потом его отец умер. Отец Рена. Мать увезла его в свои земли…. Рена увезла.
Тэрвин смущался, не знал, куда деть руки, путался в словах, а я вдруг поняла, что говорю слишком сложно и правильно для тринадцатилетней девочки. Несмотря на то, что думала и говорила на чужом языке, сознание строило фразы по-взрослому, опираясь на образы из прежнего опыта.
