я, не слезая с Индрика, поклонившемуся слуге. — Зови гостей, здесь говорить буду.
— Исполню, благодетель. Всех звать? — после поклона уточнил слуга.
А я призадумался, наткнувшись на противоречивую информацию, тут же разрешившуюся. Тройка и пятёрка было числом комиссионеров. Так вот, пятёркой было общее количество гостей, с учётом двух слуг. “Людьми” же сознание Стригора отметило чинушу, писаря и телохранителя. Причём “писарь” к невысокому большеголовому типу, снабжённому здоровенным заспинным коробом, относилось весьма условно, ну да и чёрт с ним.
— Всех зови, нечего им в особняке делать. Слуги их жрут, небось? — рефлекторно, в стиле Стригора бросил я.
— Жрут, благодетель, — поклонился слуга. — Не гневайся… — склонился он совсем низко.
— Говори, что? — уточнил я.
— Не поранило ли тебя, не позвать ли Макось-ведьму?
— Не звать. Кого звать сказал. Ждать мне прикажешь?! — кланяющегося слугу как языком слизало.
А я, спускаясь с Индрика, судорожно думал. Так, рожа у меня, похоже, в крови ворона: задумался, не стёр, а удивлённые взгляды пейзан проигнорировал, борясь со “вставшим вопросом”. Слуги же глаз-то толком не поднимали, Стригор мог и треснуть “за наглый взгляд”, душевный был парень.
“Макось-ведьма” — баба, причём… мать Стризора, с некоторым недоумением вспомнил я. Отец женат не был, а мы с братом от разных матерей, принятых в поместье как прислуга. Хм, а не с этим ли связано “разгулье отца”? Нет “магического партнёра” — и сношает всё наугад? Может быть, нет данных, позже будем разбираться.
И Макось выполняла функции костоправа и штопольщицы ран. Травматолог и хирург, припомнил я. А ведьма в смысле “ведает, что делать”. И ожоги как-то врачевала, обнаружил я в памяти и такой факт.
А вот Стригор матери не знал, ну и не тяготился этим.
А пока я опять боролся с наплывающим потоком воспоминаний, стараясь “понять важное” но не влезть в кучу деталей, из господского дома появилась троица “комиссионеров”, а из “дома слуг”, встав на пороге, показались как раз слуги.
— Решили сдавать экзамен, Стригор Стрижич? — сквозь губу бросил чинуша. — Так зачем звали-то? В доме удобнее, — ухмыльнулся он и переменился в противной роже лица, после “шмяка” извлеченного глаза трясинника ему под ноги.
— Трясинник. Матёрый. Заверенный ярлык предоставьте, уважаемый, — с доброй улыбкой бросил я вслед глазу.
Чин рожей совершил эволюцию, от удивления, до гнева, но через плечо кивнул телохранителю, который кладенцом “слизнул” глаз с травы.
— Трясинник, матёрый, не менее дюжины лет. Убит недавно, кровь не свернулась, — озвучил телохранитель.
— Не находите, Стригор Стрижич, что ваше поведение…
— Нахожу, уважаемый, что моё поведение — не ваше дело. А ваше — ярлык. Либо вы отказываетесь выполнять “порученное Благим Императором дело”? — процитировал я слова чина при появлении.
Перекосило его совсем художественно, но кивнул он уже писцу. И тот, под моим заинтересованным взглядом, стащил с себя пятнистый, коричнево-рыжий короб, положил ладонь себе на лоб, вторую запустил в недра короба и замер. А, через три минуты, короб изрыгнул костяную пластину с надписью глаголицей.
— Имперская канцелярия подтверждает ваше право, Стригор Стрижич, прощайте, — выдал чин, приняв табличку, хлопнув по ней ладонью и потопал к складской башне.
А конюшня там, мимоходом припомнил я, вглядываясь в пойманную пластину. Последнюю чин метнул, видно в ответ за “глаз под ноги”. Ну и хер с ним — я реально не знал местных правил “вежества”, а модель “тупого аристократа из Жопы Мира” была вполне в стригорьем стиле.
На табличке пребывала надпись следующего содержания (которую реципиент, похоже, хрен бы смог полностью прочесть):
Сим удостоверяется право и долг Стригора, урождённого Стрижича, на защиту и кормление владения “Болотный Лог”. Право явлено правом Силы, засвидетельствовано дьяком Имперской Канцелярии Добронилом Всебитичем.
И всё, ни даты, ни черта подобного. Правда, некая эфирная хрень присутствует, “сердцем чую”.
Тем временем, слуги чина вывели из конюшни его… ну, можно назвать, скакуна, хотя можно и не говорить. Ну реально, смешная тварюшка — головы почти нет, длинное тело с “выемкой” по линии спины, на длинных, согнутых суставами выше тела, ногах. И кожистый капюшон “от зада”, как зонтик, прикрывающий впадину, куда уместились чин с телохранителем и писцом. Ну и ушуршала тварюшка, сопровождаемая бегущими слугами.
Забавно, но ведь как “дорогу держит”, отметил я “ровность” положения седоков, невзирая на активную работу четырёх согнутых лап.
Так, эти вроде свалили, отметил я с некоторым облегчением замыкание “подъёмных ворот-моста”. Вообще, понять бы, как взаимодействовать с управителем — не думаю, что в условиях феодальщины его функция ограничивается “автоматическими дверьми”.
Ну да ладно, стукнул я Индрика по хребтине, с мыслеэмоцией “домой”. На что получил он зверюги косящий взгляд и ответную эмоцию: “совсем дурак хозяин!”
После чего зверь сдал назад и оттопырил набочную “живую сумку”. Это да, признал я, совсем дурак. И извлёк Росси с обоймами.
После чего Индрик потрусил к конюшне — разберётся, да и слуги обиходят. А я потопал к господскому дому — наконец “сесть и разобраться”, а то бардак.
Правда, сразу не удалось — за открытой, как и ворота, щупальцами дверью, меня ожидала девица. Весьма приглядная, причём, согревающая ложе Стригору время от времени, судя по воспоминаниям.
— Блага вам, Стригор Стрижич, — совершила девица телодвижение, от которого, с учётом её обнажённости, у меня чуть не “выкатилось” снова. — Гости не появятся?
— Уехали, — бросил я. — Пряталась? Приставали? — нахмурил я брови.
— Руки тянули, но я не далась, — был мне ответ.
— Ну и хорошо. Я к себе.
— Надо вам что, Стригор Стрижич? — поинтересовалась девица.
И, как показала память, без “двойного дна”. Просто спрашивала, не принести ли перекусить и прочего.
— В срок есть буду, — бросил я, идя по памяти к винтовой лестнице.
И тут было главное — не мешать рефлексам тела. По памяти я буквально взлетел по винтовой лесенке из коралла, а вот пробовал бы понять — непременно бы навернулся.
Второй этаж был, по сути, полностью “господскими покоями”. Пол был не “травяным”, а шерстяным, заваленным шкурами добытых тварей. Последнее было “геморроем” слуг, но “богато и доблестно”. Ложе также было застелено шкурами, несколько коробов. Один был с деньгами — костяными пластинками, напоминающими структурой “ярлык”, но гораздо меньше. Несколько коробов с мехами “про запас” и частями тварей типа зубов и прочего подобного. И пара коробов с некоей хренью, о которой Стригор ни черта не знал.
Широкое окно-щель было прикрыто аналогом “зонтичного листа”, а ночное освещение обеспечивали пузыри, в темноте начинающие светиться, но прекращающие это делать после щелчка по ним. Обычно этим занималась служанка, ложащаяся на ложе Стригору. И, на удивление, понял я, далеко не всегда
