неприятной ему показалась.
Елица усмехнулась только и головой качнула: эх, Зимава. И тут выгоду себе нашла, не подумав о том, что в Зуличе может ждать дочку супруга почившего очень большое несчастье. Да и, верно, решала она, как бы от неё избавиться. Может, и надеялась, что, несмотря на старания Чаяна, та всё ж не вернётся.
— Спасибо, — только и смогла она ответить.
Рука княжича скользнула вниз, и пальцы твёрдые, вечно скованные стужей, сжали на миг ладонь Елицы. Она вскинула взор, ткнувшись им в ледяную стену его глаз. И захотелось на миг увидеть, что же на самом деле скрывается за ней. Интересно, а Вышемила видела?
Княжич отпустил её и пошёл назад, хватаясь за черен ножа, что у пояса висел.
Горница оказалась просторной, хоть и чуть темноватой по сравнению с той, что в Велеборске осталась, да всё ж светлее, чем изба Сновиды в Звянице. Пахло внутри приятно — ландышами. Стоял небольшой букетик их в низком горшочке на столе у окна. Одна челядинка поправляла и без того аккуратно застеленную лавку. Другая расставляла посуду: кувшин с водой и кружки. Вдруг княжне с дороги попить захочется. Едва не ткнувшись Елице в спину, вошла Вея — и тут же девушек прогнала.
Скоро собрались они к обедне: проводила одна из челядинок в трапезную, где дожидались уже княжичи и матушка их. А подле Чаяна, словно под его присмотром особым, сидел Радан, ничуть, кажется, не испуганный уже. Видно, привык к новому месту, да никто его здесь не стращал. Мальчик поднял ясный взгляд на Елицу — и не узнал, конечно. Она как в Звяницу уезжала, он совсем ещё младенцем несмышлёным был. А потому она вдруг растерялась, как теперь быть.
— Здравствуй, Радан, — Елица улыбнулась, чувствуя, как дрожат губы.
— Здравствуй, — буркнул мальчик растерянно и покосился на Чаяна.
Больше и сказать было нечего: ободрить бы княжича маленького, да какими словами это сделать можно? Он ведь домой, кажется, и не рвётся вовсе.
Светоярычи встали почти одновременно. Чаян коротким движением провёл по поясу и опустил на Елицу тёплый взгляд.
— Мы оставим вас. Верно, вам есть, о чём поговорить. А нам надо бы и вече созывать.
Братья поклонились матушке и вышли, оставив Елицу почти наедине с княгиней. Радан лишь посматривал то на одну женщину, то на другую, и помалкивал, чувствуя себя, верно, так же неловко.
Елице и кусок в горло не лез под пристальным взглядом Любогневы — она только шевелила в миске нежеланную вовсе еду и ждала, что, может, княгине наскучит это занятие и она отправится к себе.
— Чаян сказал, что ты не знала почти ничего о том, что сделал твой отец, — заговорила она вдруг, едва не заставив вздрогнуть.
— Я знаю только, что вражда князей была из-за Сердца. Больше ничего, — Елица отложила ложку, совсем передумав есть.
— Началась она вовсе не с этого. Кража Сердца только всё осложнила.
— Так что же случилось?
— Женщина случилась, как часто бывает, — покривила губами княгиня. — Потому и рассорились друзья. Кровные братья. Потому как не поделили её. Светояр ей был мил, а она — Бориле. Князь женой младшей хотел её сделать. Но она, говорят, с Борилой сбежала. А кто судачит, что похитил он её.
Елица сглотнула тихо: так сильно засвербило в горле. И догадки ясные тут же полезли в голову: уж не её ли матушку побратимы не поделили? Или была другая до неё? Чьё имя теперь уж никто, кроме Любогневы, и не вспомнит?
— Ты хочешь сказать, княгиня…
— Хочу сказать, что, видно, кровь у тебя с твоей матушкой недобрая — что она распрю между братьями кровными поселила, что ты теперь пытаешься Чаяна и Ледена разделить!
Любогнева встала, упёрлась пальцами в стол — и даже Радан как-то сжался от её грозного вида.
— Не хочу я их разделить! — Елица вдруг разозлилась в ответ. — Я за мысли их и надежды не в ответе!
Княгиня покивала, хоть лицо её и осталось недоверчивым.
— Коли доведёшь их до беды, рассоришь, княжна, то я тебя собственными руками удушу, — пообещала она спокойно. — На их судьбы много недоли и без тебя выпало.
С этими словами Любогнева плавно повернулась и покинула трапезную.
Подле кургана, в котором лежал теперь отец, было тихо. Как и должно быть в таком месте. Тянулась дальше, к самому лесу, гряда насыпей, где покоились предки рода от самого первого князя — Милогнева, делаясь ниже и ниже: время прибило дождями, обтесало ветрами старые усыпальницы. Леден опустился на землю у подножия кургана, посмотрел, обернувшись, на огонь, что горел на его вершине. Чаяну, как и всегда, на месте не сиделось: он решил пройтись вдоль всего Пращурного поля, чтобы вспомнить каждого из них, отдать дань уважения.
Только здесь, верно, становилось спокойно на душе, хоть и жаль было, что с отцом до срока повидаться ещё раз не удалось: погрязли они среди препон, что судьба им, не скупясь, подкидывала раз за разом. Забыли о времени, забыли, признаться, и об Остёрске, и о тех, кого оставили здесь — в ожидании. Словно в морок какой попали или околдовал кто. Стало как будто важным что-то другое. И весь мир сомкнулся вокруг Елицы огненным кольцом — аж внутри всё горело. Не только у Чаяна. Неправильно было это: негоже забывать об истоке, откуда ты вышел. Но и сейчас была княженка где-то рядом. В паре вёрст отсюда, но в то же время словно шею трогало её дыхание. Правда ведь, точно волшба какая опутывает.
Тихо фыркнул жеребец, что гулял неподалёку, безмятежно пощипывая молодую, самую сочную траву. Тряхнул гривой, отгоняя приставших мух. Конь Чаяна — Зорько — посмотрел на товарища круглым глазом и неспешно отошёл, не отрываясь больше от увлекательного занятия.
— Что ж ты, отец, — мысленно обратился к Светояру Леден. — покинул нас, а как будто и половины всего не рассказал, что должен был.
Что мог бы ответить ему курган, коли мог бы говорить? Теперь казалось, что отец скрывал что-то от сыновей намеренно. Оттого-то и не сходились ниточки к одному клубку, оттого-то и затянулись поиски Сердца. Захотелось расспросить матушку, да та, разве, если бы знала что-то да хотела поведать — неужто смолчала бы?
— Что-то ты совсем поник. Будто тебя дождём полило, —
