тот факт, что он не вернется.
— Я его не виню, — сказала я дикторше на экране. Хоть это и плохая идея, после ухода Лиама я постоянно переключала каналы и смотрела выдуманную историю своего исчезновения. Мои родители отказались комментировать происходящее, и телеканал FOX посчитал это подозрительным. Сведения о состоянии Чарли не раскрывались общественности, и это вызвало возмущение у ребят с канала CNN. А репортаж канала MSNBC я вообще отказалась смотреть, когда осознала, что они используют мою школьную фотографию из старших классов — пожалуй, самое неудачное фото за всю мою жизнь. — Он мне ничего не должен. Это я ему должна по гроб жизни. Хотя бы он отвез меня в безопасное место, из которого у меня есть шанс убежать подальше.
И все же я чувствовала себя брошенной и слегка отчаявшейся. Не то чтобы это новые эмоции в моем мире, но все равно отстойно, особенно потому, что Волк-Скаут всецело доверяла Волку-Лиаму. Но я не позволю этому сломать меня. Я уже прошла через ад и осталась цела. Конечно, несколькими минутами ранее у меня промелькнула мысль броситься на жертвенный меч, но потом один из каналов показал кадр того, как моя семья возвращалась в наш дом. Мои родители оба спешно заходили внутрь, опустив головы так, будто если не смотреть на журналистов у дома, то они исчезнут. Энджел, напротив, остановилась у входной двери, развернулась и посмотрела прямо в камеру. И хоть она ничего не сказала и не сделала, я знала, о чем она думала.
«Ты обещала».
Я всего лишь пыталась ее успокоить, когда почти умерла от того, что Джэйс случайно разорвал мой живот в прошлом апреле, но это обещание стало чем-то большим. Я не собиралась умирать, по крайней мере, не так легко. Хотя бы ради того, чтобы победа не досталась Сарварне и Альфа-Стае. Если она хочет моей смерти, ей придется приложить усилия. Я не сдамся.
Конечно, для этого нужно придумать какой-то план. Я не могла до конца жизни мыкаться по дешевым мотелям. Для начала у меня не было денег, и это упиралось в ту же колоссальную проблему, которая заставила Лиама свалить: надо исчезнуть в толпе вопреки моему приметному лицу, известному всему населению Америки.
Я вылезла из очень неудобной кровати и поплелась к раковине. Висевшее на стене зеркало было очень старым и мутным; блестящая отражающая штука по его краям облезла. Это делало меня похожей на призрака, и я захихикала. Скаут Донован, девочка, которая воскресла из мертвых. Дважды.
Не знаю, сколько я так простояла, но в конце концов, перестала быть похожей на себя. Не совсем. Это все еще была я, мое лицо внезапно не превратилось в волчье, но вместо цельного лица Скаут я начала видеть отдельные черты. И эти черты по отдельности не особо выделялись. У меня ведь не кривой нос, не косые глаза и кожа не покрыта шрамами. Если бы волосы, глаза и кожа не были практически одного цвета, меня можно было бы принять за обычную девушку на улице.
Значит, все, что нужно сделать — это решить вопрос с цветом, верно? Вот только это не так легко, как кажется. Я не могла использовать крем для загара, потому что моя кожа не понимала, что это такое — она могла быть только двух цветов: мертвенно-белого и болезненно-красного. Цвет глаз можно поменять контактными линзами, но где мне их взять? Здесь нет ни оптики, ни интернета. Краска для волос мне тоже не поможет — как-то раз я попыталась, даже сходила в профессиональный салон. Сначала выглядело здорово, но потом я приняла душ, и почти весь цвет смылся, хотя краска была перманентной. На третий день мои волосы обрели очень неприятный серый цвет. Мой парикмахер отказался наносить на них что-либо еще, а мне было стремно пытаться снова.
Я потрогала пряди, свисавшие до середины спины. Даже если я каким-то чудом достану линзы и сумею обзавестись загаром, волосы меня сразу выдадут. Серебристый цвет, почти такой же, как цвет моей волчьей шкуры. Я иногда видела детей с таким же цветом волос, но никого старше пяти. Это первое, что во мне замечали люди.
А что, если бы у меня не было волос?
Как только меня посетила эта мысль, в голове сразу начал формироваться план. Я могла бы сбрить волосы и обмотать голову шарфом. Кожа у меня и так болезненно бледная, а из-за стресса последних месяцев кости выступали так, что это казалось слегка нездоровым. Разве есть лучший способ избежать узнавания, чем притвориться раковой больной? Никто не приглядывается к больным людям. А если я еще буду периодически кашлять, то и близко никто не подойдет.
У Лиама в сумке имелась крутая электробритва, но все, что у меня осталось — это дешевые пластиковые станки. Поэтому прежде чем побриться налысо, мне придется по максимуму укоротить волосы. К счастью, вещи для побега мне собирала Талли — это я поняла сразу, как только открыла сумку и увидела вещи, аккуратно разложенные по пакетикам. Теперь все превратилось в полный бардак, но я порылась в нем и нашла походный швейный набор. В него входили маленькие ножнички. Опробовав их на кончиках волос, я убедилась, что они способны резать, если делать это прядь за прядью.
Я приподняла первую прядь и расположила ножницы в дюйме от кожи головы.
Чик-чик.
Когда я состригла четверть объема волос, руки стали уставать. На середине стало так скучно, что я была готова закричать. Когда три четверти были сострижены, дверь распахнулась.
— Что ты делаешь? — спросил Лиам, ставя пакеты на комод.
Я была так удивлена, что не смогла ответить. Я просто сидела на туалетном столике, поставив ноги в раковину, с микроскопическими ножничками в руках и кучей волос вокруг.
— Ты подстриглась? Вот этим вот? — спросил он, глядя на меня как на сумасшедшую. — Зачем?
— Мне надо скрыть свою личность, — ответила я, словно ребенок, которого поймали за каким-то безумно глупым занятием, что меня взбесило. Ему-то что?
Лиам сунул руку в пакет, достал каштановый парик. Он приподнял брови, как бы спрашивая «А это тогда зачем?». Я посмотрела в зеркало, увидела, что сотворила с собой, и разревелась.
Если интонации маленькой девочки заставили меня разозлиться на себя, то слезы повергли в настоящую ярость. Я не плакала много недель. Я не плакала, когда мама Талли, женщина, заботившаяся обо мне в детстве, сдала меня Альфам; не плакала, когда мой брат променял меня на одинокую, но почетную службу в Альфа-Стае.
