Не сомневаюсь, что моя улыбка была полна обожания.
– Сейчас загляну в календарь назначенных встреч, – важно произнес я.
Она опять обняла меня, да так сильно, что я зашипел от боли.
– О-о. – Она быстро отодвинулась. – Я сделала тебе больно?
– Если ты такая сильная, когда голодна, – сказал я, – то что же случится после ужина?
– Подожди и увидишь, – пролепетала она, и губы ее тронула слабая улыбка.
Она встала и протянула мне руку. Я тоже встал, подошел вместе с ней к тележке и придвинул для нее кресло.
– Спасибо, любимый, – сказала она.
Я сел напротив, глядя, как она открывает блюда, на которых лежали печенье, сыр и фрукты.
– Не откроешь ли бутылку? – попросила Элиза.
Вынув бутылку из ведерка, я прочитал этикетку.
– Как, здесь нет неохлажденного красного бордо? – не подумав, спросил я.
У нее напряглись скулы, и она немного подалась назад в кресле.
– Что случилось? – спросил я.
Я старался говорить беззаботно, но меня смущало выражение ее лица.
– Откуда ты знаешь, что это мое любимое вино? – изумленно спросила она. – Я никому не говорила, кроме матери. Даже Робинсон не знает.
На протяжении нескольких секунд я пытался придумать ответ, но вскоре понял, что такового быть не может. Я вздрогнул, когда она отвернула от меня лицо.
– Почему я тебя боюсь? – тихо проговорила она.
– Нет, Элиза. – Я протянул к ней руку через столик, но она отодвинула свою. – Не бойся, пожалуйста, не бойся. Я люблю тебя. И никогда не причиню тебе зла. – Мой голос, как и ее, прерывался и дрожал. – Не бойся, Элиза.
Она взглянула на меня, и, к своей печали, я увидел, что на лице ее отразился страх – ей было его не скрыть.
– В свое время я все тебе расскажу, – сказал я. – Обещаю. Просто не хочу тебя сейчас тревожить.
– Но ты меня все-таки тревожишь, Ричард. Кое-какие сказанные тобой вещи. Иногда – выражение твоего лица. Они меня пугают. – Она поежилась. – Я уже почти поверила в то…
Она умолкла с мучительной улыбкой.
– Во что?
– Что ты не совсем человек.
– Элиза. – Мой смех тоже прозвучал вымученно. – Я слишком человек. – Я сглотнул. – Просто… не могу тебе сказать, откуда я пришел, по крайней мере сейчас. В этом нет ничего ужасного, – быстро прибавил я, видя, что выражение ее лица снова меняется. – Я уже говорил тебе. Это совсем не ужасно. Просто – чувствую, что сейчас не стоит об этом говорить. Я пытаюсь защитить тебя. И нас.
То, как она посмотрела на меня, заставило вспомнить слова Нэта Гудвина о ее больших серых глазах, которые «словно могли заглянуть в самые потаенные уголки человеческой души».
– Я люблю тебя, Элиза, – с нежностью произнес я. – И всегда буду любить. Что еще я могу сказать?
Она вздохнула.
– Ты уверен, что не можешь рассказать?
– Уверен. – Действительно, я был в этом уверен. – Не сейчас.
Она опять надолго замолчала, но наконец произнесла:
– Хорошо.
Хотелось бы мне описать ураган испытанных мной при этом чувств. Я на самом деле не знал, насколько это для нее важно, но чувствовал, что это была, возможно, самая трудная уступка, какую ей пришлось сделать в жизни.
– Спасибо, – сказал я.
Я налил нам вина, она передала мне сыра с печеньем, и мы с минуту молча ели. Мне хотелось дать ей время прийти в себя. Наконец она вновь заговорила:
– Я уже много лет нахожусь на перепутье, Ричард. Я понимала, что мне придется избавиться от всех романтических мечтаний, полностью посвятить себя работе. Мужчина, которого я всегда ждала, так и не думал появляться. – Она поставила бокал и взглянула на меня. – И тут возник ты. Внезапно. Таинственно.
Она взглянула на свои руки.
– Чего я боюсь больше всего, так это позволить той самой таинственной силе завладеть мной. Каждую секунду она мне угрожает. Даже и сейчас твоя внешность и манера себя вести настолько меня завораживают, что я опасаюсь, что никогда тебя не узнаю до конца и не отгадаю, кто ты на самом деле. Вот почему меня терзает твоя таинственность. Я уважаю твои желания и верю, что ты думаешь о моем благополучии. И все же…
Она обреченно махнула рукой.
– Как у нас все сложится? С какого момента мы начнем по-настоящему друг друга узнавать? Словно я случайно обнаружила в тебе осуществление своей самой потаенной фантазии – и благодаря тебе обрели плоть мои самые тайные мечты. Я заинтригована и очарована – но не могу прожить жизнь только с этими эмоциями. Я не хочу быть леди Шалотт[54], видя любовь только как отражение в зеркале. Я хочу увидеть тебя, я хочу тебя узнать. Точно так же, как хочу, чтобы ты разглядел и узнал меня – полностью и без иллюзий. Не знаю, так ли это. Я не уверена, что ты не смотришь на меня сквозь ту же дымку восхищения, сквозь которую смотрю на тебя я. Мы реальные люди, Ричард. У нас реальные жизни, и мы должны решать свои жизненные проблемы, если собираемся объединить наши судьбы.
Меня успокоило сознание того, что она думает почти так же, как я, несмотря на некоторое смущение при выражении своих мыслей. В тот момент, опасаясь, что она заподозрит, будто я ей поддакиваю, мне не захотелось ей этого говорить, поэтому я сказал лишь:
– Согласен с тобой.
– К примеру, – продолжала она, – если говорить о моей карьере, ты ведь не попросишь меня бросить работу, верно?
– Бросить работу? – Я с удивлением смотрел на нее. – Может быть, я и помешался от любви, Элиза, но не совсем сошел с ума. Лишить мир того, что ты можешь дать? Боже правый, я о таком и не мечтаю. Ты великолепна на сцене.
Ее облегчение казалось неполным.
– А не станешь ли ты ожидать от меня появления на сцене исключительно в твоих пьесах?
Я не удержался от смеха.
– Элиза, – с мягким упреком произнес я. Это было забавно, но, вероятно, в выражении моего лица или интонации она почувствовала какое-то неодобрение, потому что казалась сбитой с толку. – Неужели ты все это время считала, что за каждым моим словом скрываются потаенные амбиции тщеславного драматурга?
На ее лице моментально отразилась печаль. Она быстро протянула руку через столик, и я сжал ее.
– О, любимый, прости меня! – воскликнула она.
Я улыбнулся ей.
– Мне не за что тебя прощать. Есть вещи, о которых нам следует поговорить. Ничего нельзя утаивать. Честно признаюсь, что в данный момент не знаю, как буду зарабатывать на жизнь, но можешь быть уверена, что не пьесами, в которых ты должна будешь играть. Может быть, я не напишу ничего. Или буду вместо пьес писать романы. Я умею писать – достаточно хорошо.
– А я и не сомневаюсь, что умеешь, – сказала она. – Только…
