Наклонившись к баронессе чуть ближе, Батист тоном заговорщика прошептал:
— Так, может, подкрадемся к нему и дернем хорошенько за бороду?
Подумав немного, Аврора ответила:
— Знаете, я лучше поужинаю.
На следующий день Авроре представилась возможность приободрить этого инвалида, который спросил, не похож ли он на мертвеца.
— Нет, — отвечала баронесса.
В глазах Собрана загорелся огонек злобного веселья.
— А на высохшего старикана с желтой кожей я похож? — спросил он.
Чуть помявшись, Аврора ответила: да, похож. И рассмеялась вместе с другом — аристократичным, сдержанным, но беззаботным смехом, потому что Собран наконец перестал зажиматься, отпустил ревность.
К жатве Собран вернулся в Вюйи — ходил сам, хоть и с тростью. Появился Зас. Ангел окружил Собрана заботой, словно — как ворчал сам винодел — какой-нибудь сорняк, опутавший стебель виноградной лозы.
— Я не умру, — Пообещал Собран, — Ты только сам себе разбиваешь сердце. Уйди пока, но не затягивай с возвращением.
Любовью они, само собой, не занимались.
Приехав домой на Новый год, Бернар привез копию «Происхождения видов». Прослышав о еретическом труде Чарльза Дарвина, он заказал себе экземпляр. Пришло сразу два — от немецкого книготорговца и из Лидса, что на севере Англии.
— Взгляните на адрес на обложке. Я узнаю почерк — это рука Найлла Кэли. Книгу прислал он, только письмо не приложил. Жаль, что я утратил с ним связь, отец, он был чудесным учителем, настоящим оригиналом. Поступая в Сорбонну, я думал встретить там таких же людей, обладающих необычным мышлением, больше ученых, мыслящих, как мой гувернер. Встретил лишь несколько ярких умов, но они не светили так ярко, как Кэли.
Собран протянул руку за книгой.
— Думаю, почитать ее стоит.
Зас не писал и не приходил целый год.
Умер Антуан-каменщик, перенесший несколько ударов. Кристофа Лизе наконец скрутила опухоль желудка, не дававшая переваривать ничего из того, что бы он ни съел. Собран к смертному одру соседа не поехал, хотя жена, сыновья и дочери явились проводить того в последний путь. Винодел не желал слышать, как Лизе перед смертью сожалеет, что убийца Женевьевы и Алины так и остался не пойманным.
Весной 1863-го Аврора отправилась в Рим на пасхальное благословение Папы Римского.
Баронесса сидела в экипаже, кожаный верх которого защищал от мелкого дождика. Коляска Авроры стояла в первом из четырех кругов других повозок на краю площади, лицом к собору Святого Петра. Собралось множество солдат, священников, официальных лиц, занявших сидячие места…
Мимо проходил человек — он заглянул в коляску Авроры и, узнав баронессу, забрался внутрь.
Это был Зас.
— Где ты пропадаешь? — удивилась Аврора.
Ангел покачал головой.
На нем была потрепанная одежда, в руках авоська с морковью и луком; шея серая от грязи, на запястьях та же въевшаяся грязь четко отмечала все линии и складки кожи. Под расстегнутой рубашкой Аврора заметила на шее у Заса нить жемчуга, чуждую, словно глаза живого осьминога, виденного баронессой в аквариуме одного парижского ресторана Ангел появился неожиданно и был столь прекрасен, что Авроре на мгновение пришлось даже зажмуриться.
— Ты не веришь в обратные адреса, — вновь набросилась она на Заса.
— Протест — моя природа. — Он криво посмотрел на толпу верующих. — А не верю я в посредников.
— Как ты меня утомил этим! — Аврора на самом деле устала и решила перейти к делу: — Собран очень стар и болен.
— Полагаю, он должен умереть.
Жестокосердный ответ, но голос ангела, полный тревоги, звучал надтреснуто.
Зас взял Аврору за руку, потер большим пальцем жилки на тыльной стороне ладони. Сквозь кружевные перчатки баронесса ощутила, что кожа у Заса холоднее, чем у нее.
— Я приду, — обещал ангел. — Надо только запастись едой, потому что я содержу одну женщину. — Он улыбнулся, увидев, как на него посмотрела Аврора, — Я работаю общественным писцом в конторке на Пьяцца Монтана, возвращаюсь оттуда домой с авоськой овощей или свиных костей, из которых эта женщина готовит мне суп, а я его не ем. Вот она и «доедает» его за мной. Она живет в каморке под лестницей, получает от меня плату за готовку и уборку. Одна долго не протянет. Думаю, ей можно будет оставить свои стол и перья — их можно отдать в залог или просто продать.
— Отрадно слышать, что у тебя есть новый друг. Но Собран… — Аврора осеклась, заметив, что губы ангела побледнели.
— Эта женщина для меня больше как домашнее животное, — холодно произнес Зас. — Однако среди старых и слабых моя сила — это нечто непристойное. Как могу я жить, не помогая хотя бы одному бедному созданию? Надо жалеть хоть кого-то или же всех. А раз уж я не могу жалеть всех и вся, то жалость моя попросту может испариться. Поэтому я выделяю ее понемногу. Кем бы я был без жалости среди вас?
— Прости, — сказала Аврора.
Для нее Зас стал просто кем-то, без кого ее друг испытывал боль. Самого ангела она успела позабыть.
Зас выбрался из коляски и поднял руку в собственном жесте, подражающем благословению Папы, — тогда же Аврора увидела у него на ладони розовые линии, оставшиеся после ручек авоськи. Пальцы сомкнулись, образовав кулак; ангел медленно опустил руку.
— Я приду двадцать седьмого июня, — обещал он и зашагал прочь сквозь толпу.
Собран получил то, чего добивался угрозами и мольбами. На закате его, терявшего сознание от малейшего усилия, вынесли из дома на носилках трое мужчин и юноша: Батист, Антуан и Мартин с сыном. Собран смотрел на звезды, сжав губы в тонкую линию. Одеяла так плотно облегали его тело, что казалось, будто сыновья зашили отца в мешок.
«Ох и дурно мне будет назавтра… если я до этого завтра доживу», — подумал Собран и хотел уже пошутить вслух. Это ободрило бы сыновей, но сил сказать что-либо не нашлось.
Процессия пробиралась рядами виноградника Жодо на южном склоне холма, потом поднялась на гребень, откуда Собран посмотрел на далекие холмы, накрытые пленкой золотистого свечения.
Селеста велела сыновьям:
— А теперь вам надо идти. Ложитесь сегодня спать пораньше.
Сын Мартина утвердил на земле принесенный с собою стул — для бабушки. Селеста села, поправила шаль и кивком головы отослала мужчин.
Мартин подтянул одеяло к самому горлу отца. Собран покачал головой — он хотел сесть и закашлялся. Мартин с Батистом держали его, чтобы отец не упал, пока, содрогаясь, словно желая вырваться из рук сыновей, откашливал мокроту. Когда она вся отошла из легких, Батист вытер отцу губы платочком.
