— Я снова увижу тебя. — Посмотрел Засу в спину, когда он шел к раскрытым дверям. — Мы еще встретимся!
— Да, — ответил Зас и выпрыгнул наружу.
Батиста пошатывало. Собран взял сына за руку и отвел к креслу у камина, усадил.
— У него перья на спине… — пробормотал Батист, стуча зубами.
— Видел бы ты крылья — упал бы в обморок, — успокаивая сына, произнес Собран, — Аврора однажды видела их в действии, говорила потом: они как два зеркала, смотрящих друг на друга. В них страшная божественная симметрия.
…Этой зимой я прибыл к соляному куполу в Турции. За последнюю четверть века они увеличили объем-добычи соли на несколько тонн в год. Испарительные пруды занимают целые акры земли, их края — горки из спекшейся грязной соли — по ночам обозначены факелами. Я решил отыскать тайник, где прятал медные сосуды, в которых таскал воду в преисподнюю, и нашел на его месте трубу, уходящую в соль. Пошел вдоль нее до озера и спросил у одного из рабочих, зачем она здесь. Бригадир отвечал, что бей, владеющий этой землей, нанял английского инженера, дабы он построил трубу для откачки воды из озера. И — нет, он понятия не имеет, куда труба отводит пресную воду. Куда-то под землю…
В мае Собран приехал в Шалон-на-Соне на крестины третьего ребенка внучки, первого правнука. Почувствовав себя дурно, он слег — Селеста, Сабина и последние незамужние дочери Сабины ухаживали за ним, ни на минуту не оставляя одного. Из этого Собран заключил, что болен он серьезно. Когда основной приступ боли миновал, винодел стал мало-помалу возвращаться к жизни — женщины беспокоили его только время от времени: взбивали подушки, подкладывали «утку» под костлявый зад или усаживали на постели — покормить с ложки бульоном.
Тех, кто не приходил, Собран стал забывать. Из виду не пропадала только троица: жена, старшие дочь и внучка. Сыновья входили строем, но из всех только Мартин опустился на колени у постели отца и заплакал. Батист принес отведать бокал «Шато Вюйи д’Анж дю крю Жодо» — поднес его к отцовским губам, и Собран ощутил морозную свежесть. Потом Собрана будто сжало и вытолкнуло из тела. Со всех сторон его окружило занавесом, а после чернота сменилась бирюзой, и винодел будто бы выплыл на поверхность озера — взглянуть на горы, увенчанные шапками снега, изрезанными чернотой скал и зеленоватыми прожилками сверкающего на солнце льда. Но место это было не для него, и Собран вернулся обратно в плотный мир, не столько в тело, сколько к воспоминаниям, предпочтениям и любви к тем, кого он пытался при себе удержать.
Аврора просидела у постели Собрана больше часа. С улицы донесся шум — семья возвращалась в дом, — и Аврора подумала, друг проснется от этого. В часы его бодрствования в доме все будто бы ускорялось. Вошел младший сын Сабины после уроков, а вслед за ним — его отец, завершивший дела надень. Аврора заслышала голоса Поля и Аньес — дети приехали из гостиницы поужинать с семьей Сабины.
Лучший друг не пошевелился, словно репетировал собственные похороны.
Дневной свет начинал меркнуть. Аврора обернулась к окну, и сережки качнулись в ушах, мелко и живенько пощекотав шею, словно отмечая важность прошедшего дня — момента, застывшего, как остановившийся маятник. Сумеречный свет отразился в блюдцах с мочой больного, которую врач Собрана по непонятной для Авроры причине оставил на подоконнике.
Вошла Селеста, неся в руках лампу с плафоном из розового матового стекла. В ее свете лицо Селесты казалось спокойным и очень гладким для женщины возрастом под семьдесят. Собран выглядел лет на десять старше супруги — высохший старик с покрытой пятнами кожей, неподвижно лежащий на кровати.
Селеста поставила лампу на стол и подошла к постели мужа.
— Ваши дети здесь, приехали вместе с Ирис, — обратилась она к баронессе, впервые признавая связь между ними именно как связь, а не повод для споров, — Еще приехал Антуан, и дом трещит по швам. Сын Сабины собрал вещи и книги, решив переехать на время к другу. Баронесса, вам лучше спуститься к остальным. Если муж мой проснется, я дам знать.
Аврора встала.
— Как он? Я не могу понять, что с ним.
— Сегодня он дважды разговаривал с нами — все спрашивал. Я ухаживала за его отцом и, вскоре после нашей свадьбы, за дядей, который, как говорят, умер слишком молодым. Так что могу сказать: эти Жодо не уходят в мир иной, пока не спросят обо всем, о чем надо.
Внизу Поль приветствовал мать сыновним поцелуем. В гостиной мест на всех не хватало, и Батист с Антуаном и Мартином стояли, облокотившись о каминную полку, не давая тем самым жару проникать в комнату. Аврора велела им подвинуться.
— Олухи, — сказала Аньес, но когда Антуан присел на пол рядом с ней, она погладила брата по голове.
— Я есть не хочу, — сказала Ирис, когда прозвенел колокольчик, возвещающий о начале ужина.
— Нет, хочешь, — попенял ей Поль.
— Да проходите же к столу, что вы сгрудились в одном месте? — велела Сабина, входя в гостиную.
— Сабина говорит, отцу уже лучше, — поведала Аньес свекрови.
— Да, точно так же думает твоя мать. — Аврора не могла двинуться с места, ошеломленная бурным весельем. Она покачала головой, когда сын протянул ей свободную руку, приглашая к столу (другой рукой он держал супругу).
— Вам не по себе, потому что вы ничего не едите, — без обиняков попенял ей Антуан; такую манеру разговора он позаимствовал у гувернера.
— Я уговорю ее поесть, — обещал Батист, — а ты скажи Сабине, чтобы начинали. Баронесса просто собирается с духом, придумывает остроумные отговорки, чтобы не садиться за стол.
Батист остался с Авророй наедине.
— На этот раз он еще не умрет, — пообещал он баронессе.
— А когда умрет, я овдовею, не получив того, что вдове причитается.
— Все знают об этом, баронесса.
— Мы всегда с ним дружили на его условиях.
Батист улыбнулся.
— Те же претензии могут предъявить и его дети. Отец всегда либо был занят сам, либо озадачивал нас. Такой вот он человек. Стоило нам явиться к нему неожиданно, он смотрел на нас так, словно мы прыгнули на него откуда-то из темноты, как дети. Собственно, детьми мы так и поступали, это была наша любимая игра, пока не умерла моя вторая старшая сестра. Как бы там ни было, отец всегда давал понять: он серьезен, как никто другой.
— Хорошо подмечено, Батист. Ваш отец становился холоднее льда, стоило мне нарушить его условия. Будто я злоупотребляла титулом и богатством. И когда бы Собран ни «заболевал», он каждый раз употреблял всю силу без остатка на то, чтобы окружить себя непроницаемой стеной тишины, за которой лелеял свою скорбь. Теперь он лелеет свои лихорадку и сон.
