от своего слова.
У Богов жестокие шутки. Ни к чему было так. Я бы потратила пару дней.
— Меня просили забрать кое-что, можно зайти в ее комнату? — сдерживая волнение в голосе, я стараюсь оставаться спокойной. Хотя бы видимо.
— Там из ценного ничего не было, а вещи еретички тоже сожгли.
Я отворачиваюсь, смотрю вниз под ноги, отсчитываю шаги.
Если бы я не попросила ее остаться…
Если бы я просто отдала ей карту…
Если бы…
Я опираюсь ладонью о стену дома, сжимаю лоб рукой. Жмурюсь. Не могу дышать.
Если бы не так, как есть…
Зачем Жизнь хотела, чтобы мы встретились, если душу Мираны Смерть забрала так скоро? Зачем нужно было учить ее слышать, планета ведь еще не взошла? Зачем давать мне в руки дар, если я всегда опаздываю?
Я открываю глаза и иду не глядя, не зная, куда. Просто дальше от дома с зеленой крышей, где вместо меня Мирана дождалась казни. Я не слушаю ветер, чтобы не наткнуться на ее крики. Напротив, стискиваю кулаки, чтобы звуки исчезли, и двигаюсь в абсолютной тишине, нарочно путая мысли.
Мне непонятны замыслы Богов, и нет силы разобраться. У меня есть девочки, и если Мирану я погубила, то их еще нет. Есть путь. Есть цель.
Горько от одной мысли, что Мирана могла звать на помощь, а я просто не услышала в тихих землях.
Как меня не услышала Жизнь восемь, почти девять лет назад.
Неожиданным образом я оказываюсь перед гостевым домом, где мы с хаасами ночевали в прошлый раз, но мне нечем платить за постой, мешочек с порошком земных звезд не имеет ценности при электрическом свете, а потому я поправляю сумку на плече и ухожу из города.
Всю ночь я смотрю в небо полное звезд и думаю, засыпая только перед рассветом.
Просыпаюсь внезапно, резко подняв веки, щурясь на свет.
Туман греет руки у разведенного костра и смотрит на меня. Позади него топчется лошадь.
— Не беги топиться, я с миром, — предупреждает он, ломая мелкие ветки и подбрасывая их в огонь. Туман первым прячет глаза, и я внезапно побеждаю в этой схватке взглядов. — Вот, — он достает из сумки карту, — тебе пригодится.
— Она же неверная.
— Лучше, чем вслепую идти. Реки там свои поправишь, города. Есть еще карта от тех бандитов, но она маленькая, только на ближайшую округу, тебе не слишком поможет.
— А где Рутил с Сапсаном?
— Домой ушли.
— А ты чего не ушел?
Туман замирает. Он спокоен. Решителен. Ничего необычного.
— У меня есть другие дела.
— Серьезно? Когда ты меня ловил, ничего такого не было.
— Будь мне известно, какая ты, я бы не смог…
— Смог, — уверенно говорю я, поднимаясь на ноги и забирая карту. Разве я лгу сама себе, очаровываясь придуманными чертами? Нет, не лгу. — Знал же, а в тихие земли все равно повел. И это имеет значение для тебя, для меня — нет. Ты мучил меня ни за что, ты заставил меня сделать то, что тебе нужно, ведь так?
— Я не он, — Туман говорит об Ардаре, как о чем-то подлом, богомерзком.
— Пока. Он тоже стал таким не сразу. Мы не рождаемся чистым злом. Мы учимся, познаем, меняемся. Я помню, когда была ребенком, мир был добр и справедлив, а теперь он многоликое чудище. Так было и с Ардаром. Если я застряну с тобой на десяток лет, мы поговорим об этом снова.
Туман вскакивает и хватает меня за локоть. Отчего-то с силой тянет на себя, берет за затылок, не давая отвернуться и четко, медленно произносит:
— Я. Не. Он. И никогда им не стану.
— Скажи честно, Волк, как ты смог меня найти?
— Я не находил. Я тебя просто увидел. И смотрел. А потом ты вышла из горящего дома и убила храмовницу. И мне казалось, что я тобой отравлен. Я тебя ненавидел. А ты детей спасла, ты сказала «все будет хорошо», а чего уж хорошего? Когда ты бежала из племени, все, о чем я мог думать — я больше никогда тебя не увижу. Уже тогда, понимаешь? Ты же понимаешь? А еще я надеялся, надеялся, проклятье, что ты на самом деле всех обдурила и вот-вот покажешь истинное лицо. А ты… Ты…
Туман наклоняется ближе, я закрываю глаза, потому что он слишком близко, так близко, что страшно. Губы к губам. Горячо. Он тесно прижимается и замирает. Я не двигаюсь. Я не помню, что нужно делать. Но едва Туман отстраняется, я тянусь за ним, касаюсь ладонью выбритой щеки, чувствую, что он улыбается. Туман касается лбом моего лба. Он высокий, ему должно быть неудобно.
— Поверишь, если я скажу, что боюсь тебя сейчас? — страшась открыть глаза, я тихо шепчу ему в губы сложные слова.
— Я страшнее архизверя?
— Я не знаю, нужно ли бороться с тобой.
Он нежен, ласков, осторожен, будто я стекло, и стоит сжать крепче — рассыплюсь. Земли больше нет под ногами, Туман держит меня. Мне жарко, когда его губы касаются шеи. Я закрываю живот рубахой, руками, он шепчет «я видел», но я не могу иначе, и тогда Туман укрывает нас с головой одеялом. В темноте я решаюсь открыть глаза. Он целует яростно-мягко, касается, трогает. Я чувствую его как часть себя. Его плечи, шею, грудь, руки, ноги, пальцы, все мое. Дышать сложнее, он забирает дыхание с каждым поцелуем, а я все равно тянусь к нему, не желая, не имея сил расстаться. А когда я, выгнувшись, замираю, он тоже замирает.
И целую вечность я просто остаюсь с ним, продолжая цепляться.
— Ты как?
— Все хорошо.
— Тебе больно?
— Нет…
— Я тяжелый.
— Ты теплый.
— Тебе холодно?
— Ты такой болтливый.
Он смеется, сползает чуть в сторону, стягивая за собой часть одеяла. Я ерзаю, натягивая штаны. Туман называет меня корыстной женщиной, потому что только они так быстро одеваются. Он гладит мою руку, целует пальцы. Нечаянная нежность от жесткого охотника.
— Тебе не обязательно быть таким осторожным. Я была с мужчинами.
— Серьезно? — ухмыляется он, и я прячу лицо от накатившего стыда, а Туман целует меня в висок. — Ты как-то сказала, что не хочешь, чтобы я тебя касался. Я не хотел увидеть это. Я тебя тоже боюсь.
— Почему?
— Ты обещала меня убить.
— Не обещала, иначе пришлось бы держать слово, — Это было так давно. Разве можно упомнить все мои слова, особенно те, что я бросаю в гневе?
— Я умру, если это спасет тебя, — тихо говорит Туман, сжимая мои пальцы.
— Как
