Франсеск Миральес - Retrum. Когда мы были мертвыми

В этот момент я услышал, как открывается входная дверь. Отец вернулся домой.

Я понимал, что, рассказав ему всю правду, наткнусь лишь на стену непонимания и на серьезные неприятности. Скандала и еще больших ограничений свободы будет не избежать. Впрочем, в тот момент меня больше всего волновало состояние Альбы. Я не отказывался от планов нанесения ответного удара, но действовать нужно было предельно осторожно, чтобы окончательно не лишить себя такой возможности. В данный момент мне нужно было наплести что-нибудь правдоподобное по поводу случившегося, чтобы еще больше не осложнить свое положение.

Увидев разбитое стекло и перевернутую мебель в гостиной, отец стал ругаться и звать меня во весь голос. Он вошел в кухню, увидел меня с окровавленной Альбой на руках, замолчал и моментально побледнел от ужаса.

— Господи, да что у вас здесь случилось?

— Кто-то вломился в дом, — соврал я, — Обокрасть, наверное, нас хотели. Я так думаю, что вор решил, что в доме никого нет, потом когда увидел нас…

— Ничего, я найду мерзавца! Этот козел у меня еще поплачет! — грозно произнес отец, затем спохватился и добавил: — Но это потом, сейчас главное — вызвать «скорую» и отвезти Альбу в больницу.

Я чувствовал, как силы оставляют меня. В тот момент я воспринимал себя не как взрослого человека, а как ребенка, который дождался отца, переложил на него всю ответственность за происходящее и теперь считал себя вправе просто ждать помощи. Пока отец говорил по телефону с диспетчером «скорой», я сел на пол рядом с Альбой и через какое-то время потерял сознание.

После того, что случилось у нас дома в ту пятницу, события стали разворачиваться стремительно и лавинообразно, нагромождаясь друг на друга. Разумеется, жизнь моя от этого легче не стала. Более того, я вынужден согласиться с тем, что ситуация, в которой я находился, с каждым днем становилась все более напряженной и сложной.

Для начала нас обоих, меня и Альбу, отвезли на «скорой» в Бадалону, в больницу Кан-Рути.

В приемном покое я быетро пришел в себя. Судя по всему, сознание я потерял при виде лужи крови на полу. Осмотрев и обработав мои ссадины, врачи отпустили меня домой. Я отказывался уезжать из больницы до тех пор, пока мне не скажут, в каком состоянии находится Альба и что с нею будет дальше. Отец не стал меня слушать, почти силой вывел на улицу и усадил в машину. Нам нужно было ехать в полицейский комиссариат в Масноу подавать заявление. Врать в полиции мне, конечно, пришлось, но совсем немного. Отвечая на вопросы офицера, принимавшего заявление, я умолчал лишь о том, что видел в саду Мирту буквально за мгновение до того, как все случилось. В остальном же мои объяснения были недалеки от истины. Кто-то разбил стекло в гостиной, затем упал и погас торшер, а еще через пару секунд меня в темноте сильно ударили. Я упал и ненадолго потерял сознание. Хуже пришлось Альбе. Преступник сильно рассек ей щеку, и еще неизвестно, чем для девушки обернется подобная рана.

Я был уверен, что это прекрасное лицо больше никогда не будет таким, как прежде.

Когда меня спросили, что я думаю о причинах столь жестокого поведения грабителя по отношению к Альбе, я предположил, что преступник, вероятно, подумал, что именно женщина может знать, где в доме хранятся драгоценности, деньги и другие ценные вещи. Увидев же, что ситуация вышла из-под контроля и что девушка может даже умереть от потери крови, негодяй или же все они вместе — сколько их было, я не видел — сочли за лучшее покинуть место преступления как можно скорее.

Такова была моя версия случившегося. Оставалось ждать, когда Альба придет в себя и будет в состоянии дать показания. Если же полицейские, обследовав место преступления, выяснят, что единственной нападавшей была девушка не более пятидесяти килограммов весом, то повторных допросов нам явно будет не избежать. Даже спустя три дня после случившегося мне все еще не разрешали увидеться с Альбой и поговорить с нею. Ее родители ни видеть, ни слышать меня не хотели. Узнав о том, что я выбрался из этой передряги практически невредимым, они возложили на меня часть вины за случившееся. С их точки зрения, я был виноват в том, что не смог защитить Альбу. Разумеется, они раз и навсегда запретили ей встречаться со мной. Когда я звонил, Альбе даже не передавали трубку.

Все новости я узнавал от отца. С ним, к счастью, родители Альбы разговаривать не отказывались, он звонил им каждый день, чтобы поинтересоваться, как она себя чувствует и быстро ли идет процесс выздоровления.

Я же, как и раньше в тяжелые для меня времена, заперся в своей комнате, будто в склепе, и практически не выходил оттуда. Вот только даже в самые трудные дни в прошлом мне никогда не было так плохо.

Лишь днем во вторник я наконец-то смог дозвониться до Альбы. Во время большого перерыва между занятиями в институте я по привычке поднялся на кладбищенский холм, прихватив с собой «Вампира» Полидори, чтобы полистать книгу на скамеечке под кипарисами.

Прежде чем возвращаться обратно на занятия, я без особой надежды на успех в очередной раз набрал номер Альбы.

— Алло, это ты?

Ее голос звучал слабо и тихо, как будто издалека:

— Конечно я, кто же еще. Успокойся, я не умерла.

— Успокоишься тут. Я тебе десять сообщений отправил, а звонил, наверное, раз двадцать, не меньше… Знаешь, говорить с туго перебинтованным лицом практически невозможно. Еще хуже становится, если пытаешься улыбнуться. Швы расходятся. Впрочем, причин для веселья у меня здесь, прямо скажем, не много.

Я никогда не слышал, чтобы ее голос звучал так горько и вместе с тем безразлично. Я вновь почувствовал себя страшно виноватым перед нею. В конце концов, она ведь действительно пострадала только из-за меня, выражаясь иначе — из-за своей любви ко мне.

— Твои родители запретили мне даже подходить к вашему дому. Но мне все равно очень хотелось бы повидаться с тобой.

На эти слова она не ответила. Я почувствовал, как прямо сейчас рвется последняя ниточка, связывавшая меня с этой жизнью. Мне стало невыносимо грустно, но буквально в считанные секунды печаль и уныние уступили место ненависти по отношению к тем, кто убил мою последнюю надежду на счастье в этом мире.