лишь кивнула, внутренне понимая, что душа требует справедливости за страдания друга. — Я был жесток. Выжигание памяти — это очень больно. Не в моих силах менять личность людей, но Лу отомщен, нанеки.
Закрыв глаза, я шумно вдохнула и выдохнула.
Никогда не находила в темноте своей души жажду крови, но стоило только вспомнить распятое тело кимтарца на деревянном кресте, ручьи крови, что стекали с открытых ран, как дикая, необузданная жажда туманила голову.
Мне хотелось мести. Достойной, карающей, в назидание всем, кто считает себя выше человечности, и сверкающие глаза Аметиста немного подкормили зверя, рвущего мне ребра изнутри.
— Спасибо тебе.
— Не благодари меня словами, мане нанеки. Уж их-то я наслушался с лихвой.
— А чего ты хочешь?
— Доверия, — однозначно и бескомпромиссно заявил он. — Я хочу, чтобы ты усвоила раз и навсегда: за тобой я шагну в огонь.
Растерев уставшее лицо пальцами, я невольно спряталась от пронизывающего взгляда, не зная, что ответить.
Доверяла ли я? Нет. У меня в принципе большие проблемы с доверием. Верила ли? Отчасти, и все равно ждала подвоха, настороженно вглядываясь в лица людей. Я даже Адане не доверяла на сто процентов! И шла за ней лишь от безвыходности и желания защитить своих мужей.
— Сними ошейник.
— Что?
— Сними его. Я покажу тебе, моя неверующая госпожа, — качнув плечами, он заставил замок на шее негромко звякнуть, напоминая об этом непростом заключении.
Молчание не затянулось.
Мне до ужаса сложно было принять эту меру по отношению к шаману, и, видимо, поэтому я так просто раз за разом освобождала его от оков, снимая груз с сильных плеч.
Потянувшись к мужской шее, я нечаянно дотронулась до волос, заплетенных в две косы и висящих до самых лопаток, отчего Аметист дернул крыльями носа, но промолчал.
Железо послушно поддалось пальцам. Подхватив руками тяжелый обруч, я опустила его на свои колени.
— Что ты хотел показать?
— Смотри мне в глаза, нанеки.
Их фиолетовый свет стал ярче, притягивая взгляд. Яркая радужка запульсировала, задвигалась, цепляя и не позволяя отвести глаза.
Все вокруг потеряло четкие очертания, размылось, стало темным и плавно пропало в тени, окружая меня непроглядным коконом, в котором остались только я и два светящихся глаза, что сливались в один, гипнотизируя еще сильнее.
В пространстве задвигались картинки, меняясь хаотично и быстро, словно кто-то решал, что именно мне показать, дав больше времени, чтобы приглядеться.
— Ой! Больно!
— Не ной, козявка, — высокая тень гаркнула над ухом так громко и неожиданно, что я вздрогнула, судорожно оглядевшись.
Тощий мальчишка сидел на полу, поджав колени, и прятал лицо за седыми волосами. Он выглядел беззащитным и хрупким, а на белой коже расплывалась синева гематом разных оттенков и насыщенности.
— Я не козявка! — рыкнул мальчишка, высоко задирая голову и глядя на своего мучителя с самым звериным взглядом из всех возможных. — Я воин!
— Воины не ноют, а сражаются. Защищают своих женщин ценой жизни! А ты козявка, и только.
— Неправда! — кричал мальчик, уже знакомо мне по-кошачьи щуря глаза. — Моя госпожа всегда будет в безопасности! Я убью любого, кто тронет ее!
— Ты, — понизив голос до опасного низко, тень склонилась к лицу ребенка, хватая его черными пальцами за подбородок, — жалкий сопляк, который должен был сдохнуть, как только открыл свои ядовитые глаза. Ты жив только потому, что твоя мать слишком жалостлива и позволила тебе дышать. Помни о ее доброте — сделай милость, сдохни сам.
— Нет! Я выживу! Я стану настоящим мужем!
Тень громогласно расхохоталась, отпуская детское лицо, а мальчик воинственно сдвинул брови, цепляясь тонкими пальцами за металлическое кольцо на шее.
— Не смей смеяться, Дахар! Я докажу тебе, что я достоин! Моя госпожа будет самой лучшей, самой доброй, самой любимой! Запомни!
Черное марево с очертаниями человека не прекращало смеяться, даже не заметив, как ребенок схватил копье с блестящим наконечником и, выставив его вперед, что хватило сил всадил под ребра, заполнив пространство кряхтящим, но удивленным всхлипом.
— Она будет лучшей, — уже тише сказал малыш, руки которого даже не дрогнули. — И я сделаю для этого все. Я буду лучшим мужем для нее. Верным, честным, ласковым. И ты попомнишь мои слова.
— Щенок, — прошипела тень, хватаясь за шест, торчащий из груди. — На Кимтаре нет любви.
— Есть. И я найду ее.
Отпустив копье, мальчик отшатнулся в сторону, скрываясь в темноте чужого воспоминания. Пронзенную копьем тень сожрала темнота, всасывая в себя, как Лу — дым самокрутки.
В ту самую секунду, когда тьма вокруг стала невыносимой, из ее недр на меня вновь уставился яркий аметистовый взгляд, зовущий за собой на поверхность.
Приходить в себя было тяжело. Голова гудела, веки слиплись и скрипели, словно под них насыпали песка, а легкие отказывались открываться, мешая сделать такой глубокий и необходимый вдох.
— Попей, — к губам прижалась прохладная керамика, и кожу обожгло водой, беспощадно уничтожая жажду. — Усталость скоро пройдет.
— Кто это был? — прохрипела я, облизывая губы.
— Я.
— Нет, тень. Кто это?
— Мой отец, — холодно произнес он. — Он был фанатиком, не верил в семью, лишь только в долг и пресловутую честь.
Аметист поморщился, скрывая затаенную боль.
— За что он с тобой так…
Откинувшись на подушку Луиса, я закрыла глаза и проглотила подступающий к горлу тошнотворный ком.
— За то, что я шаман. Меня должны были убить, как только я родился. Отец считал своим промахом, что его кровь проснулась во мне, и пытался устранить доказательство вины всеми знакомыми ему способами.
— Но Карата…
— Карата оставила меня, чтобы продать, — перебил он. — Она вовремя поняла, как дорого можно окупить свои инвестиции в выродка. Дахар был прав — на Кимтаре нет любви, только долг и власть. Но я понял это слишком поздно.
Немного помолчав, он поднялся со стула и наклонился ко мне, опуская горячие пальцы на кожу щеки, чтобы прочертить ими жгучую полосу до самых ключиц.
— А потом встретил тебя. Другую госпожу, непохожую. Еще в доме торгов я понял, что сдержу свое обещание, нанеки, я буду лучшим мужем, верным и любящим. Я брошусь за тебя на мечи, сгорю, утону, буду преданным псом следовать за тобой шаг в шаг. И пусть это пока еще не любовь, но у меня появился смысл жизни, Иянна, а я далеко не дурак, чтобы этого не замечать.
— Хорошо. Я верю.
Врать не было смысла. Побыв в чужом воспоминании, а это было именно оно, безо всяких сомнений, мне казалось, что я с головой нырнула в прорубь, потеряв дыхание от леденящей воды и чужого чувства воющей тоски. Ощущения того
