произнёс он с болью. — Представь, она вернулась, ко мне пришла… ко мне! А я с девкой. Объяснишь, что всё не так, как она увидела? Найдёшь слова? Простишь?
— Вот же проклятье! — товарищ с сожалением ударил ладонью в перегородку денника.
И Рэндан сжал в руке вилы, закрыл глаза, потом нахмурился:
— Меня только… только… знаешь, закрываю глаза и не могу увидеть Эйву, эту мелкую дрянь вижу, понимаешь? Лицо её стоит перед глазами, — и Рэндан дёрнул головой, пытаясь прогнать наваждение, открыл глаза. — Я в дом не иду, потому что увижу девку и сверну ей шею, не сдержусь.
— Мне жаль… — хмуро отозвался Бэлт.
Рэндан действительно не мог найти себе места.
Он и вправду всё закрывал глаза, пытаясь представить Эйву, даже хотя бы вот в ту их последнюю ночь. Когда его потянуло назад, хотя он ушёл в поля, не имея над собой власти, желая остаться наедине с каким-то неподъемным горем, каким стал отъезд Эйвы. Тогда Рэндан лежал в траве, пил, смотрел в небо полное звёзд и не мог понять себя и чувства, что изводили нутро, а потом словно дёрнула нужда вернуться.
Он вернулся, а Эйва уходила с конюшен и его смяло безжалостно. И такая она была невыносимо прекрасная в этот момент, “прости” это её, бьющее наотмашь так, что выбивало дух.
Ему хотелось реветь, что она ему принадлежит, что не может отпустить, что страшно. Так много хотелось бы сказать, но не было смысла, не мог, молчал и, когда уходила, готов был рыдать, прося остаться. Подумал в какой-то момент — может и хорошо, что так, что уехала и осталось только воспоминание.
А теперь… закрывая глаза, он не видел ту его Эйву, красивую, огненную и при этом такую мягкую, нежную, словно он был достоин. Не был достоин, поэтому видел эту мелкую дрянь Юллин, и злился на неё, хотя виноват был только сам — разрушил всё по глупости и слабости.
Через несколько пустых, скручивающих скорбью дней, он принял решение уйти и сдаться.
— Что? — взвился Бэлт, когда были на конюшне одни, и Рэндан сказал о своём решении.
— Я не могу, — отозвался он. — Схожу с ума. Давно надо было так сделать.
— Тебя расстреляют, Рэнд, — громче, чем хотел возразил товарищ, потом справился с собой и заговорил тише. — Это глупо. Из-за бабы!..
— Не смей, мальчик, — прохрипел конюх с угрозой.
— Я не мальчик, Рэндан, — упрямо и не менее зло ответил Бэлт.
— Мальчик. Для меня всегда будешь. И я с собой тебя не беру, — сказал он, повёл головой с настойчивостью.
— Рэндан, я не…
— Оставайся, — перебил его мужчина. — Не знаю… точнее понимаю, понимаю, да. Просто… а… — он небрежно махнул рукой, а потом кивнул в горы. — Перейду горы с той стороны выйду на пост, чтобы у Шелрана не было проблем, да и тебя не искали.
— Всё равно будут искать, — обречённо возразил товарищ.
— Не будут, Бэлт, — ответил на это возражение Рэнд. — Я скажу, что ты мёртв. Могу вообще сказать, что давно.
— Нас летом прошлым вместе видели, — усмехнулся он.
— Будто они пойдут искать свидетелей по деревням. Шутишь?
— А тело?
— А я скажу, что в болотах Яынси, там, куда не покажи, тело можно найти, — проговорил старший мужчина. — Хотят — пусть ищут.
— Тебя обвинят в моей смерти, даже если скажешь, что я сам умер, — возразил Бэлт.
— И что? Два раза не убьют, — ухмыльнулся Рэндан. — А ты останешься со своей занозой. Она уже никуда отсюда не денется, а ты будешь при ней.
Друг мотнул головой, с досадой, обидой.
— Скажи только, — решился спросить конюх, — ты за неё держишься, потому что виноват, или наоборот всё?
— Что? — Бэлт встрепенулся, обомлев, и встретился взглядом с Рэнданом.
— Твоя провинность, — пояснил конюх, — ты из-за неё здесь остался, или то, что случилось было причиной…
— Нет, — перебил друг, замотав головой и сжимая кулаки. — Когда ты узнал?
— Дурака из меня не делай! Сразу, как фамилию вдовствующей графини услышал. Майор, из-за которого тебя провернули, Сэнори был.
— Это… нет. Оно не связано, — Бэлт с трудом опустился на скамью. Тяжело вздохнул. — Я любил её очень, но я и слово при ней сказать не мог. Мальчишка был. А когда нашёлся, то уже поздно было. И поверь мне, при распределении в полку, последний человек, к которому я хотел бы попасть, был Сэнори. Думаю, что братья подсобили, никак не могли уняться, казалось бы… по жизни им поперёк горла стоял.
И друг так невесело ухмыльнулся — об отношениях в семье он не говорил, но Рэндан знал, что с братьями были плачевными. А ещё знал, что старший брат объявил парня мёртвым, вычеркнул из состава семьи, как только Бэлт вместе со своим капралом пустился в бега, а трибунал проговорил к каторге.
— То, что случилось, — продолжил товарищ с болью. — Я спасал людей, Рэнд. Я предал его, но только из-за людей, потому что он погубил бы всех. Там была почти рота, Рэндан… рота. Почти две с половиной сотни человек! И один приказ трусливого безумца, который хотел их всех погубить ни за что. Бессмысленно и глупо, желая прославиться.
На глаза ему навернулись слёзы и Рэндан видел перед собой мальчишку, который принял очень тяжёлое решение, оставил своего командира в окружении, отступая с основными силами, а потом поплатился за это. Бэлт лишился по сути всего, разжалованный из офицеров в сержанты, потеряв в глазах окружающих честь и имя. Офицеры, проклятые аристократы, считали его пустым местом, правда солдаты любили, потому что парнишка был хорошим человеком и на деле отличным командиром.
— И я не жалел бы, хотя до сих пор порой закрываю глаза и вижу его взгляд тогда, когда я его оставил, — сказал он с трудом. — Но перед ней так виноват…
— Ты не виноват, — возразил старший мужчина, — ты спасал мальчишек и мужиков, у которых родные, семьи, дети. Они благодаря тебе домой вернулись, а могли полечь, без смысла.
— Я его сделал таким, — отозвался Бэлт. — Безумным и…
— Таким его сделала война! — отрезал Рэндан. — А не ты. И ты тоже там был.
— Она могла бы быть…
— Бэлт…
Друг горестно мотнул головой, потом уставился куда-то на улицу и лицо его изменилось.
— Стой на месте, — сказал он Рэндану тихо, стараясь даже губами не шевелить. — Пивовар.
Конюха скрутило с силой, он зашёл в крайний к выходу денник, а Бэлт встал и пошёл навстречу к незваному гостю.
— Доброго дня, — отозвался пивовар.
— И вам, — ответил Бэлт. — Заблудились, любезнейший господин?
На это гость рассмеялся.
— Простите, простите. Но вы
