падре: наши посетители все равны, мы не знаем о них ничего, не сдаём никому, и всё вот это вот... Но это тупо, как по мне.
— Этот сброд надо сортировать, — сказала Эли. — И помогать только тем, кто этой самой помощи действительно заслуживает. Я не знаю, почему падре…
Я уронила чашку.
Прямо в стенку.
Чашка разлетелась множеством мелких осколков.
Плохая новость: кажется, я окончательно спятила.
Хорошая новость: наконец-то они заткнулись.
— А кому решать, — спросила я, — кто заслуживает помощи, а кто нет? Кто из вас будет принимать это решение? Кто из вас точно может определить достойных помощи, м?
Ответом мне была тишина.
— Ну ты и больная, — сказал Пол, выражая общую мысль. — Неужели не понятно, о чём мы говорим? Ты сама видишь это каждый день!
— Мне понятно, — и правда понятно, на самом деле.
— Если тебе их так жаль, то в ночлежке сегодня убираешь сама! — быстро добавила Эли.
— Договорились, — бросила я сухо, выходя в коридор.
А ведь эти тоже скоро сменятся.
При мне персонал менялся уже три раза.
Они однажды просто не выходят на работу, и всё.
“Они выгорают, — говорил по этому поводу падре, — в тот момент, когда окончательно перестают сочувствовать чужому горю. Никогда не слышала о падших ангелах? Тут все сотрудники такие, если хочешь знать. И ты тоже, без вариантов. И главный вопрос заключается в том, кто как глубоко падёт.”
Этот мне падре. И его своеобразное чувство юмора.
*
— Мы все — мертвы, — сказала Любве. — Почему этого никто не замечает?
Старый Борис, распространяющий на всю ночлежку совершенно непередаваемый аромат, согласно всхрапнул. Я старательно вдохнула через нос, продолжая упорно намывать пол.
Борис никогда не трезвел.
Когда-то он убил собственного друга в пьяной драке — то ли даму они не поделили, то ли взгляды на политику, то ли любимую команду… Из-за чего там ещё нынче принято устраивать пьяные драки? Так или иначе, всё зашло очень далеко. Дальше, чем кто-либо из них хотел.
Борис отсидел положенные ему годы в тюрьме, но пить не перестал. И возвращаться домой не пожелал. Наоборот, бродил по тёмным переулкам и пил так старательно, что чудо, что ещё жив.
— Он тоже мертвец, — сказала Любве. — Не смотри на него так, как будто он живой.
Я прикрыла глаза.
Терпение.
Она просто… специфичный человек. Ты сама такой станешь, если будешь обращать слишком много внимания на собственные сны…
“Опять эта сумасшедшая дрянь за своё, — зашептал тот самый голос. — Если ты вышвырнешь её, никто не узнает. Ей тут не место, если уж на то пошло! Всем станет проще, если она заткнётся. Выкинь на улицу — и забудь. Никто не узнает…”
Я поморщилась.
— Мы все — мертвецы, а сотрудники — демоны! — развивала свою мысль она. — Или ангелы… Я так и не разобралась. Вот ты кто такая?
“Нагруби ей, — зашептал тот самый голос. — Пошли, ударь. Они никому не пожалуются, ты знаешь. Они беспомощны. Им некому жаловаться…”
И вот именно в этот момент меня передёрнуло от отвращения.
Я определённо была не лучшим на свете человеком (и совсем никакущим ангелом, если вспомнить сны), но желание издеваться над зависимым и беспомощным всегда казалось мне самым отвратительным душевным порывом из возможных.
“Серьёзно, мать? У тебя злобный голос-допельгангер в голове, а ты о Любве что-то там говоришь? Это с таким-то бревном в глазу? Окстись!”
Я вздохнула и улыбнулась Любве.
Злость тут же прошла, будто была вовсе не моей.
— Я не знаю точно, ангел я или демон, — сказала я ей. — Но в данный момент я точно супергерой.
— Это какой? — заинтересовалась она.
Я приняла гордый вид и оправила воображаемый плащ.
— Я — человек-швабра, — сказала я. — Трепещи!
Любве рассмеялась.
— Я думаю, ты как раз ангел, — сказала она. — Те все, остальные, говорят, что я сумасшедшая. Но дело даже не в этом — я же, наверное, и правда слегка того, раз помню, как умирала… Но остальные сотрудники злобные, знаешь? То есть, очень быстро такими становятся. Делают вид, что нет, но я с десяти лет на улице, меня не обманешь. А ты другая. Я думаю, точно ангел. Вон, к тебе ещё и голуби постоянно прилетают. Видишь? Этот снова там.
Я повернулась.
Точно. Вечно забываю про эту тварь
"Он заразный. Не открывай. Он помоечный. Не впускай. Он просто городской паразит."
И правда, снова этот птиц прилетел — облезлый, нахохленный, как шар из перьев. Вечно торчит на подоконнике и смотрит на меня со значением. Иногда даже стучит в окно, но я не открываю. А вдруг он чем-то болен? У нас тут не место для животных, тут хоть бы с людьми как-то разобраться.
— Я не вижу у него в клюве никаких веток, — сказала я. — Так что не считается.
Некоторое время мы провели в благословенной тишине, изредка нарушаемой похрапываниями Бориса.
Потом Любве заговорила.
— Ты тоже думаешь, что я сумасшедшая?
Вот же вопрос.
Любве была… Скажем, жизнь оказалась не особенно ласкова к ней: родители-психи, побег из нескольких подряд колоний для подростков, все сопутствующие уличной жизни прелести, которые не так трудно вообразить… Любве было не больше двадцати пяти, но она выглядела на сорок.
При таком вот раскладе не удивляет её навязчивая идея о том, что очередной клиент оказался маньяком и убил её. Не иначе как защитная реакция психики: когда ты уже мёртв, то тебе не сделают больно.
Опять же, если не считать этих идей, Любве была вполне приятным человеком. Как минимум, агрессии она в жизни не проявляла, да и во всём, что не касалось наших потусторонних сущностей, сохраняла здравомыслие.
— Я думаю, да. Но и примерно не настолько, как могла бы, — честно сказала я. — Ты со странностями, но кто из нас без них?
Любве покачала головой.
— И всё же… Думаешь, мы живы? И мои воспоминания — просто дурацкий сон?.. Потому что знаешь, я постоянно вижу его в тени этих улиц.
Это что-то новое.
— Кого?
— Того, кто меня убил. Он следит за мной, и только сюда ему нет хода. Думаешь, это безумие? Мания преследования?
Я повела плечами, чтобы разогнать набежавшие на
