Он разочарован. Ничего у нас не будет, и быть никогда не могло. Даже в этом облике, изумительном, невозможно, нереально красивым, между нами целая пропасть.
Габриэль запирает дверь изнутри.
- Заходят все, кому не лень, - почти прежним набережным тоном поясняет он.
Капли с моей кожи и волос слетают с лёгким холодком, я не слежу, куда Габ посылает их.
- Я была неправа, - жалко говорю я.
- Смешно вам с Ларсом было на меня смотреть? - в голосе Габриэля, стоящего у двери, нет ни обиды, ни злости, ни насмешки. Просто вопрос.
Я могу сказать про клятву, могу рассказать про то, как Ларс не раз предлагал все рассказать, но мне хочется только разреветься.
- Нет? Ну и зря, - совершенно спокойно продолжает Габ. - Я такой идиот. А ты прекрасна в любом обличии. Но если ты все оцениваешь только внешностью - может, теперь я тебе не гожусь? Не соответствую?
- Балда, - говорю я, пытаясь проморгаться влажными ресницами.
Он подходит ко мне все ближе, а пламя в камине разгорается все ярче.
***
Утыкаясь мокрыми щеками в его плечи, целуя и проводя руками по спине, замирая от ощущения полёта, я вдруг понимаю, что вместе с раскрытием внешности во мне изменилось что-то еще. Словно некое послание от Корнелии, которое хранилось запечатанным, зашифрованным, вдруг стало абсолютно ясным. Кажется, я теперь знаю, как помочь Габриэлю.
Эпилог
Несколько дней спустя мы вчетвером собрались на хуторе - почти так же, как полтора года назад. Габриэль под предлогом "должен проводить и проверить", Гриэла - Эле даже предлог был не нужен.
Я захожу в склеп за Габриэлем. Меня трясет от волнения. Я не хочу в этом участвовать, я не хочу, чтобы в этом участвовал Габриэль, мне безумно страшно. Но я сама предложила, должна была предложить. Ларс идёт следом, на меня он почти не смотрит, и это тоже... тревожит. Он избегал меня все эти дни, и я не понимала, почему, мне так хотелось спросить его, что он думает обо всем этом, поговорить по душам, как раньше, но...
Вот Эла - с Элой куда проще. Ни весть о том, что мелкий стал мелкОй, ни изменения в моем внешнем виде не вызвали у нее какой-либо бурной реакции. Точнее, более бурной, чем обычно.
- Отец безостановочно курит, хотя уже лет десять как бросил. Мать ходит смурнее тучи, мой братец все же не любитель мальчиков, а жаль - было так забавно стебать его на этот счет. Джейми, шикарно выглядишь, - вот и все ее краткое резюме по прошедшим дням.
...Освоенное в Академии магическое зрение позволяет мне увидеть тонкие серые плетения магии смерти и белесые паутинки статической магии. Тело Самюэля находится под заклинанием стазиса, а это значит, оно не подвергается разложению, это время, остановленное за миг до полной остановки сердца, за миг до последнего вдоха. Я не увижу ничего страшного. Вот только мы с Габриэлем собираемся снять заклинание, и после этого у нас будет только миг, чтобы призвать душу, покинувшую тело. Ларс бледен и, хотя это не первое мертвое тело, которое мы увидим, хотя это тело физически еще не совсем мертво, нам страшно, как малышам после жуткой сказки на ночь. А главное - мы ощущаем на себе слишком тяжелый груз ответственности. Мы никогда не пробовали это на человеке. Мы слишком слабые. Мы просто... дети.
Я прекрасно знаю, что произойдет, если мы с Габриэлем ошибемся. Если душа не вернется в умирающее тело, когда спадет стазис, когда порвутся заклинающие, сдерживающие нити. Тлен, разложение, моментальный откат.
В этот момент моих сумбурных мыслей Габриэль откидывает крышку большого гроба из черного дерева. Он такой объемный, что при желании мы могли бы поместиться в нем втроем.
«Может быть, иногда надо доверять своим предчувствиям», - говорит Джеймс. Я чувствую, как он волнуется, как тревожится, как никогда раньше, и не могу понять причину. Ему не должно быть никакого дела до Самюэля, хотя. Это же тоже его брат. Как все запутанно.
Я вдыхаю, выдыхаю, как меня учили. Как-то я и не заметила, как Академия с ее постоянным контролем, дыхательными практиками, молчанием стала неотъемлемой частью моих мыслей, моего сознания. Заглядываю, наконец-то вовнутрь.
Ничего особенного там нет. Юноша, лежащий на спине с закрытыми глазами, кажется спящим. Золотисто-русые, более темные, чем у Габа волосы, но почти такие же длинные, разметались, руки лежат вдоль тела. Узкие изящные пальцы с неожиданно длинными ногтями. Сложно сказать, похож ли он на Габриэля. Приглядевшись, я замечаю слой пыли на его коже. Я знаю, что ему не больно, не грустно, не страшно, что он ничего не слышит, и все равно, хочется к нему прикоснуться, поправить волосы, застегнуть пуговицу на рубашке, как маленькому брошенному мальчику. Приходят ли сюда вообще его родители? Он выглядит ненамного младше нас, судя по всему, даже чуть выше меня, хотя стазис наложили, когда ему было только девять лет. Впрочем, Габ говорил, что при стазисе как-то возможен рост тела. Интересная особенность.
Лицо Габриэля бесстрастно и сосредоточено. Он не смотрит на брата, только на нити. Их очень много, некоторые спутались, другие беспомощно провисли.
Повинуясь его молчаливому приказу, нити начинают расползаться, распутываться, вылезать из застывшей замершей плоти, словно извивающиеся змеи. В какой-то момент мы с Ларсом присоединяемся, он держит свои, серые нити стазиса, поддерживающие жизнь в органах и тканях, чтобы они, эти нити, не выскочили слишком рано, а я держу свои, темные, не допускающие разложения. Со стороны кажется, будто они одни и те же, но это не так. Перепутанные нити вылезают все разом и наша задача - сойтись в одном миге, когда я выдерну «свое» плетение, Ларс удержит «свое», а Габриэль...
Я чувствовала его лучше, чем Ларса. То ли потому, что наша магия была одного рода, то ли потому, что хотела его ощущать. И я почувствовала необходимый миг, дернула за невидимые магические путы, так, как подсказывало новоприобретенное знание, так, как умела только Корнелия - а теперь, благодаряее воспоминаниям, и я. Втайне не веря, не ожидая ничего особенного. Но вдруг что-то произошло.
Это не телесная боль, с моим телом ничего не происходит, но какая-то удушливая, плотная, как ткань, паника охватывает меня. Казалось, меня разрывает изнутри на части, органы взрываются мыльными пузырями, выплескивая содержимое внутрь, и я переполняюсь, переполняюсь, пока этому «нечто» не становится тесно. И вот огонь вспыхнул, охватил меня целиком, я увидела стекленеющими глазами, как заметался Ларс, видела секундное отчаяние на лице Габриэля, который не мог завершить ритуал, который должен был выбирать - и Габриэль выбрал.
Он бросился ко мне, обхватил руками - и держал, тушил, охлаждал, защищал. Долго, долго, пока не боль не начала тлеть, пока я, задыхающаяся, не оглядела разорванные рукава платья, расцарапанные чуть ли не до мяса ладони. Я поднимаюсь, отталкивая протянутую для помощи руку. Мы подходим к гробу и, одновременно задержав дыхание, заглядываем внутрь.
Никакого разложившегося тела. Сэмюэль Фокс, кажется, выглядит точно так же, как и до ритуала. Но все же что-то изменилось: дыхание - более неровное, запах - просто другой... Лицо юноши в гробу тихонько кривится, ослабевшие от неподвижности мускулы дергаются, конвульсивно, странно. Пшеничные ресницы, отяжелевшие, подрагивают, словно непосильный для век груз и наконец тяжело поднимаются, открывая мутные осоловелые радужки. Юноша оглядывает нас троих по очереди, и я не уверена, что он действительно видит, слишком размытый этот взгляд. Наконец, взгляд фокусируется на мне. Не на Габриэле. Не на Ларсе. На мне. Бледные тонкие губы чуть дрожат, приподнимаясь в. улыбке?
Рука, изящная, худая приподнимается и манит меня к себе. Да почему меня?! Мне страшно, так страшно, словно в любой момент это красивое лицо может исказиться омерзительной жуткой гримасой монстра, длинные ногти почернеют и заострятся, а изо рта потечёт слюна и кровавая пена. Я наклоняюсь к юноше, все ниже и ниже, ощущая сладковатый запах бальзамов, защищавших его тело от воздействия воздуха.
