— Нет, нет, Платон. — Мари буквально дар речи потеряла, беззвучно открывала и закрывала рот. Отрицательно мотала головой, не в силах вымолвить ни слова. — Не надо, мы придумаем… что-нибудь другое.
Из ее прекрасных зеленых глаз текли слезы.
Тем временем приходилось усилием воли удерживать себя под контролем, не давать отцу захватить власть в теле. Все мышцы были напряжены, разум сконцентрирован.
— Нельзя дать ему снова захватить мое тело. Это будет… темный ритуал. Я сниму купол. И тебе надо будет сразу уйти. Поняла? Потому что держать я его не смогу, а значит… Придут арбитры.
Она снова попыталась возразить, но он не дал ей, приложил указательный палец к ее губам.
— Мари, прошу. Я долго не продержусь.
Она зажмурилась, а затем прижалась губами к его губам. Совсем как тогда, когда он уходил к Альбеску. Выворачивающий душу поцелуй, которой говорил и чувствовался острее, чем все страстные ласки мира.
— Пожалуйста, выживи, — прошептала она. — И отправь этого урода обратно в его шкуру.
Мари подхватила чемоданчик доктора и бросилась прочь из гостиной.
Платон встал, с трудом переставляя ноги. Шаг, еще шаг. И так до самого окна. Распахнул его настежь. А затем призвал силу, концентрируясь на струящейся под его пальцами мощи. Несмотря на то, что свет перед глазами периодически мерк, что приходилось цепляться одной рукой за подоконник, магия давалась на удивление легко, вот только управлять ею сейчас было все равно что управлять шлангом, из которого под огромным давлением течет вода, а кто-то в это время пытается вырвать этот шланг у тебя из рук.
— Глупый щенок! Что ты творишь?! — взбешенный голос отца эхом отдавался в ушах.
Полог над поместьем вспыхнул тысячей мельчайших звезд и осыпался.
Мари уже бежала по парковой дорожке. Машина доктора стояла за воротами. Внутри никого не было видно, но, скорее всего, там кто-то прятался, и его ведьмочка одна не останется.
Едва Мари оказалась за воротами, как он отпустил магию, возвращая купол на место.
Поднял нож с пола. Рука не слушалась.
— Нет! Я не дам тебе это сделать! Спятил? Хочешь навсегда остаться калекой? Хочешь приговорить себя к вечному сочувствию?
Резким рывком он все же полоснул себя. Правда, промахнулся, удар пришелся на запястье. Кровь толчками потекла из тела.
Платон принялся кровью рисовать руны вокруг себя. Он видел этот ритуал лишь однажды. Когда ему было десять. Но тот так въелся в память, что он точно знал, что нужно делать.
— Ну что ты, сынок, — Серп от угроз и оскорблений перешел к увещеванию. — Мы ведь можем договориться. Помнишь, чему я тебя учил? Всегда есть выход. Из любой ситуации.
— И это — мой выход, — упрямо пробормотал Платон.
Он знал, что будет больно. Очень больно. Он помнил, как кричала подопытная отца, девушка-кельпи, когда Серп лишал ее второго облика.
— Ритуал заметят. Тебя бросят в «Теневерс».
— Плевать. Тебя там не будет, а значит — отличное место.
Слабость от потери крови мешала ему сопротивляться давлению отца, но, кажется, с каждой пролитой каплей, с каждой начертанной руной вокруг и тот становился слабее, хватка уже душила. Лишь комната кружилась перед глазами.
— Так и останешься никчемным. Вечным неудачником. Сгниешь в стенах тюрьмы, и всем будет абсолютно плевать. И твоим братьями, и этой вшивой ведьмочке. Найдет себе другого олуха.
Платон начертил последнюю руну. Затем зажмурился и выпустил магию наружу, наполняя кровавый рисунок чарами и силой.
— А ты — передай привет Альбеску.
Его словно пронзили тысячи иголок разом. Легкие обожгло огнем, он попытался сделать вдох, но уже не смог.
Вихрь волшебства судорогой боли прошелся по его телу. Он кричал, но не слышал своего крика. Тело словно порвало на тысячу мельчайших кусков, а затем магия будто ржавой иглой наживую начала сшивать их друг с другом.
Разум бился в агонии, и это длилось и длилось.
Но посреди этой боли оставались образы, за которые он цеплялся из последних сил, чтобы сохранить себя, чтобы не обезуметь окончательно, не провалиться в забвение.
Это была мама, братья и Мари…
Глава 17
Платон очнулся от того, что кто-то хлопал его по щекам.
Он резко вскинулся, ошалело оглядываясь. Гостиная его поместья явно нуждалась в ремонте. Мебель раскидало по стенам. Окна выбило. Весь пол был покрыт крошевом из осколков и обломков. Лишь зеркало на стене, за которым была тайная комната, висело как влитое.
Над ним, посреди всего этого безобразия, нависала невысокая двенадцатилетняя на вид девчушка с далеко не детским взглядом.
Вокруг ходили двое мужчин в черных костюмах с противно попискивающими приборами в руках. Должно быть, измерители магического поля.
— Анна Рихард, — припомнил Платон имя одной арбитров. — Здравствуйте.
Вот только по тому, как раздувались ее ноздри, как она уперла руки в бока, было понятно, что здоровья она ему отнюдь не желает.
— Как же вы, Адроны, меня заколебали! — выплюнула она в ответ и схватилась за телефон, набирая чей-то номер. — Алло, Райка, привет.
«Она что, бабушке звонит?» — отстранённо подумал Платон, пытаясь себя ощупать.
Чувствовал он себя на удивление хорошо, ничего не болело. Даже какая-то легкость во всем теле. Он повертел головой: Серпа нигде не было видно, и внутри его присутствие тоже не ощущалась.
— Да какое хорошо-то?! — орала тем временем Анна Рихард в трубку. — Ты понимаешь, что твой внук вконец оборзел?! Он под домашним арестом, прямо в поместье у себя, умудрился провести темный ритуал высшего уровня!
Платон поймал себя на том, что улыбается. Серпа нет, ему не откусили голову сразу. У него всё получилось. Он жив и в своем теле.
— Да че ты лыбишься, придурок! — заметив его улыбку, закричала на него арбитр. — Райка, прикинь, он сидит и лыбится. Он что у тебя, совсем идиот?!
Должно быть, сказывалось пережитое напряжение, или он и правда сошел с ума от всей этой темной магии, но от последней фразы его буквально прорвало на смех. Должно быть, он был истерический, потому что перестать смеяться не получалось.
— Он еще и ржет! — она расходилась всё больше и больше. — Вы совсем меня хотите утопить в макулатуре?! Ему сейчас домашний арест реальным сроком заменят. — Она на мгновение замолчала. Видимо, слушала, что говорит баба Рая на том конце, но потом разразилась очередной тирадой: — Всё, заперли. Думали, проблем не будет! Дак нет же, прямо тут умудрился накосячить.
Высказав все, что хотела, она бросила трубку, а потом подскочила к нему, схватив за ворот рубашки, и хорошенько тряхнула:
— Кикиморов выкидыш ты, вот ты кто! Ты хоть представляешь, сколько мне придется оформлять всё это? Придурок!
Затем она зажмурилась. Сделала глубокий вдох, выдох. Отпустила его рубашку. Открыв глаза, она произнесла уже хорошо поставленным монотонным голосом древней старухи:
— Статья триста сорок четвертая, часть вторая. Если осужденный в течение испытательного срока нарушил установленный законом порядок или совершил деяние, относящееся настоящим законом к тяжким или особо тяжким статьям, то наказание должно быть заменено на реальное, с отбыванием остатка срока в «Теневерс». — Она сухо кашлянула и обратилась к мужчинам позади Платона: — Парни, берите его. Потом тут доразгребаем.
Платон все же смог прекратить смеяться, он сам поднялся на ноги. Перестать улыбаться все равно никак не получалось.
Стоило лишь подумать о том, где сейчас отец, как улыбка на его губах становилась всё шире и шире.
***
Азур Адрон очнулся посреди циркового шатра, на небольшой круглой сцене. Все тело болело, по голове словно отбойный молоток прошел. Он посмотрел на свои руки. Это явно были не руки молодого, полного сил мужчины. Как… как он снова оказался в теле Серпа? Этого не может быть, он ведь все предусмотрел, тысячу раз все рассчитал. Он не мог проиграть. Просто потому что не мог.
