где не любят, то желание узнавать о нем больше пропадает начисто. А если добавить частый жар, ломоту в теле, бессонницу, недоедание и страх лекарей, то на выходе получится истеричная, ничего не соображающая, параноидальная девица. Какие там изыскания и поиски, тут бы просто выжить.
Да, я не все описала вам, невидимые читатели. Вам надо только знать, что предательство Доры подкосило эту тушку окончательно.
Рита Прикер не жертва, забыли?
Давайте не будем о грустном, хорошо? Я ведь выжила.
Итак, в моей новой жизни сначала было не слово, а золотой луч, пронзивший меня насквозь.
* * *
Весь Йоль я провела в полузабытьи, слыша и чувствуя все происходящее вокруг словно через стекло.
Запах лекарств, холодная подушка, тонкие матрас и одеяло. Боль от уколов на сгибе правого локтя. Голоса.
Меня навещали каждый день. Ленард читал статьи из журналов, и теперь я знаю рецепт завтрака всего из одного овоща, название которого надо произносить, будто тебя тошнит. Элина пела колыбельные на языке, похожем на крик птицы. Алан не приходил. Наверное, счел свой долг благодарности полностью возвращенным.
Девять дней я сидела в огромном зале со стенами из тысяч зеркал. Через них прошлое общалось со мной.
Лучи солнца сквозь прутья колыбельки. Нежные руки, пахнущие чем-то мягким. Поцелуй в лоб. Тихий плач. Слезы, падающие мне на руку.
Моя бесценная. Моя крошка. Моя душа.
Грохот и крики. Крошки серого горького пепла. Золотые огоньки, парящие вокруг меня. Ослепительное белое сияние.
Прощай, любовь моя
Холод. Колючий снег. Темно. Пусто. Хочется плакать.
— Маршалл, кто-то пищит в сугробе!
— Сандра, это ветер. Садись в машину, Карлотта нас убьет!
— А вдруг это котенок? Их часто выбрасывают на дороге!
— Дай хоть посвечу.
— Спасибо. Откуда писк…
— О Боже! Смотри!
— Маршалл, хватай ее! В больницу!
— Что за уроды…
Писк. Иголки колют ручки. Вокруг чужие. Я совсем одна…
Где ты?
— Всевышний не зря послал вам ее.
— Прости, что сказали не сразу, мама.
— Не знали, как ты отреагируешь.
— Дураки. Как я могу быть зла на чудо Господне?
Три пары теплых рук. Радостный смех. Они не ты, но я все равно их люблю.
Прости, что я забуду тебя.
— Карлотта, ей нравится твое ожерелье!
— У девочки есть вкус. Оставлю ей в наследство.
— Мама!
— Не дуйся, Сандра. Вы уже придумали ей имя?
— Ей нравишься ты и твои украшения. Может быть, Перл Карлотта?
— Что за дикость? Она же леди!
— Может, Маргарита?
— Ей нравится!
— Привет, Маргарита Карлотта Прикер. Мы твоя семья.
* * *
Я подскочила на койке так резко, что окружающий мир смешался в кашу. Из горла вырвался писк:
— Где ты?
— Крошка, я тут! — в воздухе запахло цветочными духами. — Как долго ты спала, Рири!
Элину было не узнать без макияжа, а если быть точнее, то без элегантного макияжа и запаха спиртного. Она широко и искренне улыбалась мне, тараторя без остановки:
— Водички? Покушать? Позвать лекаря?
— Есть, — ответила я, ощутив режущую боль в желудке. — Вы меня жижей кормили!
— Несу-несу, только не буянь! — рассмеялась Элла, убегая за ширму, стоявшую вокруг моей койки.
Я упала на подушки, ощутив тяжесть в висках и подступавшую к горлу тошноту. Но зато жар и ломота ушли. Откуда-то вкусно пахло чем-то смутно знакомым. Можно было лежать и разглядывать белый потолок в трещинках.
Потолок в трещинках. А раньше без линз и очков не могла дальше вытянутой руки увидеть.
Я подняла руки вверх и поняла, что мне даже не надо щуриться, чтобы четко видеть все пальцы.
Тогда меня впервые посетило новое чувство. Не страх и не тревога, а нечто совсем другое. Словно ты знаешь что-то новое, и нужно скорее рассказать всем об этом знании. Но память стерла все ластиком, и нужные слова затерялись в сознании.
— А вот и завтрак! — пропела Элина, развеивая этот приступ и лавируя между стулом и тумбочкой с подносом в руках. — Каша!
Я принюхалась получше и почувствовала, как внутри все оборвалось. Это был запах рисовой каши с изюмом, которую мы ели в каждое Рождественское утро.
— Спросила у твоих родителей, чем тебя обычно кормят на праздниках, — смущенно призналась Элла. — Варила три раза, сломала ноготь. Если не понравится…
Она зря волновалась — я жадно глотала ложку за ложкой, даже не прожевывая. В животе разливалась приятная теплота. Дело было вовсе не в каше.
— Мне нужно рассказать тебе кое-что важное, — вдруг сказала Элина, все это время с улыбкой наблюдавшая за мной.
— М? — оторвалась я от тарелки, вытирая запачканную щеку.
— У меня низкий заряд, — Элла села рядом на самый краешек. — Потому не могу творить настоящую магию.
Я взяла ее за руку, не желая признаваться, что знаю это давным-давно:
— А как ты колдуешь? Были же огоньки и сияние. И на уроках ты…
— Поверь, это ничтожно по сравнению с тем, что умели Верховные до меня. И тем, что когда-то умела я.
Элина задумчиво смотрела то на краешек ширмы, то на пол, прежде чем продолжила:
— Рири, наши родители для нас все. И я верю, что мы для них тоже. Но так получилось, что мы будто стоим по разные стороны пропасти и не можем докричаться друг до друга.
Я кивала, как китайский болванчик, продолжая гладить ее по плечу. Она давно копила в себе то горькое семя и должна была показать этот «сад» тому, кто был готов выслушать.
— После падения Арилии между ними все испортилось. Знаешь, бывают такие периоды, когда вы устаете быть идеальными друг для друга. А тут еще такое несчастье. Сначала они просто друг друга не понимали. Потом начали ссориться с каждым разом все изобретательнее, находя друг в друге побольше больных мест, куда можно ткнуть. Это была настоящая война со стратегией и генеральными штабами. Первое время меня старались держать в стороне. Но однажды папа изменил маме. И ставки в игре стали крупными.
Элина обняла себя руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону, при этом говоря спокойно и размеренно, словно речь шла о прогнозе погоды:
— Я была переходящим призом. Можно было запретить со мной общаться проигравшей стороне, можно было рассказывать сплетни, можно было подделывать мой почерк в записках «Папа, почему ты меня не любишь?». Я мечтала хоть на один день вырваться из этой резни, потому школа Эйлин стала для меня последней надеждой. Но как раз в Йоль эти двое решили, что невероятно весело прямо посреди праздника заставить меня выбирать, кого я люблю больше. Как сейчас помню: мама заливается слезами, папа —
