Наверное, я бы смогла настоять на своем – Шелтону же как-то удавалось на правах спонсора просачиваться в любую неплотно закрытую щель – но я отступила. Если честно, я не знала, могу ли продолжать считать Линн подругой. Воспоминания о пережитом в шахте еще были слишком свежи, а Кристер под проводами и капельницами и ночные кошмары, полные рушащихся стен, дыма, магии и черных теней с лицом профессора Корда, с садистской улыбкой сталкивающих меня в пропасть, мешали размышлять здраво. Да, я понимала, что Авелинн тоже оказалась жертвой опытного манипулятора, но обида уже проросла в душе, а у меня не было сил заниматься ее выкорчевыванием.
Линн повезло больше остальных. Воздействие магических потоков оказалось слабым и кратковременным, и потому ее медикаментозный сон продлился недолго. Я не знала точно, когда она очнулась – мои мысли всецело занимала терапия Криса и бесконечные бдения над бесчувственным мужем. Просто однажды шла мимо палат интенсивной терапии и увидела приоткрытую дверь.
Внутри медсестра перестилала постельное белье. Палата была пуста – ни трубок, ни пищащих аппаратов, ни личных вещей пациента. Все, что напоминало о Линн, исчезло вместе с ней, не оставив следа.
Сердце пропустило удар. Эхо запоздалой вины болезненно отозвалось в висках. Я разговаривала с врачами о Крисе и других пострадавших и неизменно слышала «оптимистичные прогнозы», «хорошая динамика», «полное или частичное восстановление», принимая слова на веру. Но что, если все это время Линн вовсе не шла на поправку, а?..
– Простите…
Я подалась к медсестре, вцепившись в дверной косяк, но так и не смогла выдавить волнующий меня вопрос.
– Эйра Росс? – заметив, как стремительно побледнело мое лицо, эйра отложила подушку и потянулась к дежурной аптечке. – Вам нехорошо? Хотите успокоительных капель?
– Авелинн Фонтен, – выдавила я. – Она…
– О, нет-нет, – медсестра всплеснула руками. – Что вы, эйру Фонтен просто перевели в другое отделение для продолжения реабилитации.
– Куда?
– В психиатрическое крыло. Судебная экспертиза заключила, что на нее было оказано серьезное воздействие, вследствие чего эйра Фонтен признана временно недееспособной. Сейчас с ней работают лучшие специалисты. Можете попросить у вашего врача разрешение на посещение.
– Да. Хорошо. Спасибо.
Узнав, что Линн в относительном порядке, я вздохнула с облегчением. И подтверждение от медицинских экспертов немного примирило меня с мыслью, что Линн не по своей воле использовала нашу дружбу, чтобы помочь лживому манипулятору эйру Корду. Но все равно при встрече с моим врачом я так и не заговорила о разрешении на визиты. Лишь иногда останавливалась у входа в психиатрическое крыло, мимо которого проходила, когда шла с обязательной физиотерапии. Заглядывала через окно в гостиную, но подруги так ни разу и не увидела.
Пока не встретила эйру и эйра Фонтен.
Родители Авелинн узнали меня быстрее, чем я их, и окликнули, не дав пройти мимо. Оба выглядели растерянно и смущенно в халатах, наброшенных на дорогие дорожные костюмы, и явно чувствовали себя не в своей тарелке среди белых больничных рубашек и белых стен.
– Рианнон!
Я подошла, не до конца понимая, о чем они хотели поговорить. Я мало что знала о текущем состоянии Линн, а вспоминать о роковых событиях ночи в лаборатории Дер-Эйка не хотелось – хватало постоянных встреч с полицейскими и судебными обвинителями, готовившимися к скорому слушанию.
Но, как оказалось, Фонтены знали еще меньше.
– Как такое могло случиться с нашей девочкой? – без конца повторяли они один и тот же вопрос, будто ища объяснений и оправданий. – Мы думали, у нее все хорошо. Она прекрасно училась, ни на что не жаловалась, слушалась Тильду и никому не доставляла хлопот. И вдруг – такое. Почему, Рианнон? Почему?
Почему?
Я и сама немало думала об этом – с тех самых пор, как мы по вине профессора Корда оказались в старой штольне Дер-Эйка. Но, вспоминая месяц в доме со львами и все, что случилось позже, понимала, что знаю ответ.
Неутешительный, жесткий, честный. Ответ, в котором была немалая доля и моей собственной вины.
– Не понимаю, – эйра Фонтен промокнула платочком выступившие слезы. – С Авелинн никогда не было проблем. Она всегда была тихая, правильная, послушная…
– И одинокая.
Фонтены застыли. Две пары глаз уставились на меня с удивлением и непониманием, будто я одним коротким словом разрушила их привычный миропорядок, где тихие правильные девочки проживают тихую правильную жизнь, не доставляя хлопот родителям, мужу и Флайму.
Но они услышали. И это уже было лучше, чем ничего.
– Вы не представляете, каково ей тут было, – продолжила я тихо. – В большом городе, где не было никого, с кем можно было бы хотя бы поговорить, а единственная близкая родственница сделала все, чтобы оградить себя от общества племянницы. Неудивительно, что Линн уцепилась за первого же человека, кто проявил к ней хоть каплю внимания и участия, – я поморщилась, болезненно закусив губу. После всего, что я узнала о профессоре Корде, называть его понимающим и участливым было мерзко. Но Линн, отрезанной от семьи, так казалось, и я не могла отрицать это. – Одиночество порой бывает совершенно невыносимым и толкает к тем, кто может этим воспользоваться… во вред.
Повисло тяжелое молчание. Мать Линн отвернулась, не находя сил смотреть мне в глаза – будто отказываясь признавать тяжелую правду.
– Мы думали… – едва слышно всхлипнула она, – у нее все есть. Мы же оплатили ее учебу на пять лет вперед, чтобы она могла не беспокоиться об этом. Купили книги, учебники… Обеспечивали ее. Если ей нужно было что-то еще, почему она не сказала?
«А вы бы услышали?» – грустно подумала я.
Я и сама в свое время не слышала.
Не слышала, не видела, не обращала внимания. Погрузившись с головой в учебу, противостояние с Бьянкой, отношения с Крисом и игру в жену великого детектива, я не заметила, что подруга завязла в сетях лжи профессора Корда – и жестоко поплатилась за это. А теперь расплачивались и родители Линн – внезапным осознанием того, как сильно их дочь нуждалась в заботе, участии и близости родных людей.
Но… еще не поздно было все исправить. Верно?
– Врачи посоветовали забрать Авелинн в специализированный реабилитационный центр в Роудене, – произнес эйр Фонтен. Он выглядел искренне опечаленным – но, кажется, был готов понять и принять новую, уже не такую идеальную Линн. – Ее душевное состояние не располагает к личному участию в судебных разбирательствах, а показания уже сняты, так что тянуть нет смысла. Мы уедем сегодня же. И, Рианнон, если бы ты смогла хотя бы изредка навещать ее…
Он протянул мне бумажку с адресом. Я пообещала, что буду писать – и приеду сразу же, как только выдастся возможность.
– Главное, не оставляйте ее, – попросила я перед тем, как за Фонтенами закрылась дверь в приемную психиатрического отделения. – Больше никогда не оставляйте ее одну.
* * *
Жизнь, в которой Крис – любимый, замечательный, чудесный, сильный Крис – лежал, погруженный в медицинский сон в стерильно-белой палате, для меня остановилась. Я словно бы вместе ним погрузилась в стазис, запечатав себя до той секунды, когда муж откроет глаза, вернувшись ко мне. Минуты, часы, дни, месяцы – все перестало иметь значение. За стенами больницы осень могла смениться зимой, а зима – летом, и я вряд ли заметила бы это, целиком и полностью посвятив себя ожиданию. Шелтон – единственный человек извне, которого я допускала в свой крисоцентричный мир – сказал, что с момента, как нас с мужем доставили в больницу, прошло всего полторы недели, но я абсолютно не понимала, что означали эти слова.
Десять дней. Сколько это – миг или целая вечность?
И какая разница?
Я чувствовала себя автоматоном с заложенным в железное тело набором простых действий. Общалась со следователями, равнодушно отвечая на все вопросы о стабилизаторе, лаборатории Дер-Эйка, спасенных студентках и, конечно же, Доне Корде, который больше не был профессором и ожидал суда в одиночной камере, которые, как оказалось, в полицейском управлении Грифдейла все-таки были. Исполняла предписания врачей, делала упражнения на тренажерах, механически ела, не чувствуя вкуса пищи, поднимала руки во время перевязки грудной клетки и послушно двигала глазами, когда врач проверял активность зрачков. А потом спрыгивала с кровати и бежала в двести третью палату, где сидела, глядя на неподвижного Криса до тех пор, пока врач или медсестра не приказывали вернуться к себе. Выжидала, пока тоска не становилась нестерпимой – и тайком пробиралась обратно, чтобы забыться сном, положив голову на скрещенные руки, в изголовье кровати мужа.
