Я слышал, что в графстве стоит скромный дом. Никак не ожидал увидеть подлинный дворец. Интерьеры поражают, но вы почему-то не желаете позволить мне взглянуть. Ваше право, графиня. Но впечатление однозначное. Будто вы что-то скрываете. Вы не хотите, чтобы я вошёл в зал, который обычно устраивают как тронный? Кстати, нужна особая смелость, чтобы возвести дворец, превосходящий императорский и в размерах, и в роскоши. Что вы имели в виду, граф, возводя его? А может быть, рассказывая о ледяном пустыре, вы лгали?
— Ваше высочество, — Гарет замолкает.
— Вам нечего сказать, граф? По какой же причине? Неужели я прав?
— Ваше высочество, ответы на ваши вопросы не могут быть короткими. Я готов их дать, но приглашаю вас в гостиную или в кабинет, как вам будет удобнее.
— Хм? Что же, кабинет вполне подойдёт.
Сурово. Меня удивляет, что принц рвётся в конфликт, а ведь мог согласиться на отдых в гостиной, пусть и в одиночестве, затем в подготовленных покоях сменить мундир на что-то более лёгкое и не страдать от жары в парадном зимнем костюме.
Его удар не хватит? Что мы будем делать, если принцу станет плохо?
Зря волнуюсь, потому что его высочество устраивает очередную провокацию. Он входит в кабинет первым и, потеснив Гарета, который, впрочем, даже не пытался состязаться в ловкости, занимает кресло за рабочим столом. Место, принадлежащее хозяину.
Мы с Гаретом остаёмся перед столом, будто мы тут просители, не больше. Или меньше — нерадивые слуги, которым сейчас устроят разнос. И если односложное приветствие было всё же на грани то, то, что происходит сейчас, уже даже не грубость, а оскорбление, да ещё и при свидетелях. Казначей, как и моя помощница, в коридоре, но ему прекрасно слышно. Другим слугам — тоже. Сопровождающий принца пепельный блондин, по пути куда-то девший не только шубу принца, но и свою, обходит стол, встаёт за спиной его высочества.
— Это… — начинает Гарет.
— Граф, — прерывает принц, — именем императора приказываю объясниться.
Вот как?
— Безусловно, я дам объяснение. Сразу после того, как узнаю, почему вы считаете оскорбление приемлемым тоном для ведения беседы?
— О, так вы желаете моих объяснений? Что же, ваше сиятельство, извольте. Ваши росказни о ледяном пустыре оказались вопиющей ложью. Цветущие клумбы вместо снежных сугробов мелочи по сравнению с тем, что якобы нежилой край кипит жизнью. Пока я шёл от портала сюда, я видела достаточно, граф. Я видел некую особу, передвигающуюся на огромном змеином хвосте, и как принц этой империи, я со всей ответственностью могу утверждать, что у короны не было таких подданных.
Не было.
Теперь есть.
Это же… хорошо? Через торговлю с мирами Золотой Плеяды империя обогатится… буквально всем. Новые подданные, новые знания, новая магия, новые товары… Безусловно, есть и опасность вторжения, но ведь контролировать арку не так уж и сложно, она узкая, пропускает одиночек, но никак не армию.
— Не было, — соглашается Гарет, — однако…
— Только что, граф Оттонский, без какого-либо принуждения, добровольно признались в том, что самовольно приняли под свою руку сотни иностранцев? Впрочем, вероятно, иномирцев. Я прав? Вы позволили себе дипломатические отношения за спиной императора?
— Не могу назвать их дипломатическими, ваше высочество. Всего лишь торговая сделка.
— Граф, вы утверждаете, что стали участником работорговли?
Подбивая Гарета на возрождение графства, я понимала, что мы переступаем черту дозволенного, что мы бросаем вызов императорской власти, но тогда я чувствовала за собой правоту. Если император послал Гарета погибать в ледяных скалах, то мы превратим их в цветущий сад. Правильно? Да! К тому же император казался мне далёким, почти что нереальным. Он в столице, в резиденции, которую я никогда не видела даже на картинке, а демоны под боком. Но разве мы могли поступить иначе? Господыня Оти помогала нам за слёзы солнца, но её посыл был очевиден — она желала, чтобы мы пустили корни в нашем мире, а не бежали прятаться среди простолюдин. Ну да, она желает, чтобы слёзы продолжали капать в её ладонь.
Есть шанс, что она поможет нам?
Едва ли.
— Нет, ваше высочество. Я никогда не утверждал, что соприкоснулся с работорговлей. Я принял иномирцев как беженцев.
Ого! А я бы не сообразила, как вывернуть ситуацию.
Выдыхать рано. Принц, судя по его жёсткой усмешке, не примет никакие объяснения.
Только вот он, как бы парадоксально это ни звучало, всего лишь принц-племянник… Не он принимает окончательное решение. Да, пусть его свидетельство много значит, пусть его слово в разы весомее слов опального графа, и пусть формально именно он прав.
Выход в другие миры даст империи преимущество перед другими странами. Нам всего-то нужно убедить императора.
Да, ничего особенно страшного…
Принц вынимает из внутреннего кармана круглую печать на короткой цепочке, перехватывает так, чтобы она легла ему в ладонь, и печать вспыхивает.
— Правом данным мне императором я, принц Людвиг Бейтский, обвиняю вас, граф и графиня Оттониские, в государственной измене и приговариваю к смертной казни с безотложным приведением в исполнение, — он поднимает руку, в которой продолжает зажимать светящуюся печать, и над его головой начинает проступать образ воздетого к небу призрачного меча.
Что?
Столько пафоса, а на правосудие совершенно не похоже. Я смотрю на меч, который обретает материальность, не теряя магического сияния. Сознание совершенно не хочет принимать мысль, что сейчас принц нас просто убьёт, но с трудом она пробивается в разум, и я отставляю ногу назад, но так и не делаю шага. Бегство не спасёт.
Багряно-фиолетовое сияние подсвечивают серебристо-белые блики, будто в клубах сияния сверкают молнии. Блики отражаются на лезвии. И, наконец, над мечом появляется изображение золотой короны.
— Карр! — слышу я.
На подоконник приземляется попугай, и по крику я признаю — тот самый, наш.
Когда я видела его в последний раз?
Разве он не остался с другими священными птицами?
Попугай закрывает крылья и склоняет голову к плечу, и если в самое первое мгновение я обрадовалась, что он нам поможет — хотя понятия не имею, чем птица, пусть и волшебная, может помочь — то очень быстро осознаю, что попугай будет зрителем. И вроде бы нет причин на это злиться, но такое зло берёт. Я аж плечи расправляю и гордо поднимаю голову. Больше-то я ничего не могу сделать.
Внезапно я ощущаю толчок и чудом не падаю. Восстановить равновесие удаётся на втором
