обращений к Бездне по-настоящему страшны. В какой момент будет утрачен контроль, что приведёт к трагедиям, а где щепотка запретного — всего лишь безобидное баловство? Часто и сам заклинающий не знает этого наверняка.
Но в Огице вот уже год или чуть больше творилось что-то… нехорошее.
Пропадали молодые колдуньи. Пропадали в равноденствия и в солнцестояния — дни, отлично подходящие для ритуалов. Кого-то из них находили потом мёртвыми, а кто-то просто исчезал, будто их и не было.
Болтали, будто вот-вот вернётся то ли Большой Волк, то ли Крысиный Король. Будто в очередную Охоту его поймают, и он вернётся, и что не просто так здесь и там мелькают крысиные деньги.
Звенели чем-то новым чары. Приезжали лунные такие важные, что никто не понимал, как их принимать. В библиотеках стали популярны плохие книжки.
И вода пахла иначе.
Даже те, чьё участие удалось установить и кого удалось прижать к стене, молчали — в том числе под угрозой смерти.
И чем дальше, тем больше становилось ясно: здесь замешаны… да кто только не замешан. Потоптались двоедушники, наследили колдуны, и даже лунные…
Их звала к себе Бездна, какими бы ни были последствия.
— Усекновитель должен что-то чувствовать, — устало сказала Става. Она аккуратно подбирала слова и говорила абстрактно, широкими мазками, но картина выходила мрачная донельзя. — Может быть, вместе мы сможем что-то сделать, чтобы…
Честно сказать, мне не очень нравилась Става. Я вообще не была уверена, что Става кому-нибудь может нравиться, и говорила она всегда как-то так, что казалось, что она по меньшей мере что-то недоговаривает. Но здесь и сейчас — я почему-то ей верила.
А ещё чувствовала: во всём этом есть для неё что-то очень личное.
Когда к Юте пришла Комиссия, я сидела в шкафу, оглушённая и испуганная. У меня всё дрожало внутри, и я никак не могла разобраться, где верх и где низ, и не выцвела ли я сама до серой бесплотной тени, до безликого карандашного наброска.
К Юте пришло много людей: и тот увалень, что забыл в машине лампу, и тот, что говорил мягким голосом и уговаривал всех не волноваться, и мастер Вито, от которого во все стороны расходилось негодование и который посмел плюнуть лунной в лицо. И Юта сказала ему с этой своей отвратительной интонацией «я-всё-знаю-лучше» и «я-мудра-и-понимаю-твою-слабость»: сходите на кладбище.
Юта мне нравилась ещё меньше, чем Става, но сейчас мне очень хотелось повторить за ней.
— Ещё и кабан этот, — поморщилась Става, не подозревая, о чём я думаю. — Толстая скотина, ещё и курит, даром что не колдун! Кто только придумал, что ему место в полиции…
— Кабан? — встрепенулась я. — Курит? Погоди, ты что ли про… Темиша? Который патрульный, в Марпери? Который… у Алики деньги взял без документов?
Става зло рассмеялась и постучала пальцами по столу.
— Да если бы только! Ссскотина…
Алика была, может быть, невыносима и любила бороться с ветряными мельницами, но именно здесь, когда она поехала в Службу, она сделала по-настоящему важное дело. Правда, она сама не поняла, что именно в её словах оказалось значимым.
Крысиные деньги — да мало ли их, этих денег, утеряно на развалинах Марпери! Нашли и нашли; ещё и не то можно найти, если хорошо поискать. Другое дело, что в Марпери не могло работать полицейского, который уж совсем ничего не знал бы о крысиных деньгах.
Темиш должен был понимать, что, как и куда нужно сообщать, если крысиными деньгами интересуются жители. Но вот уже почти десять лет, как в Марпери — по его словам, — никто не упоминал крысиных денег.
— У Царбика их целый чемодан, — вспомнила я.
— О да, — оскалилась Става. — Мы уже знаем.
Темиш не сообщил о находке, хотя у него не могло быть на это никаких причин. Действительно так хотел нажить себе лишние полторы сотни, или было что-то другое?
Словом, в Марпери инкогнито приехала лиса. И там, где пёсий нюх успешно сбили хлоркой и временем, лиса установила однозначно: это Темиш забрал монеты и у меня, и у Абры. Лиса покрутилась ещё и вынюхала (правда, уже не носом), что Царбик получил от Темиша много письменных заверений, что все его находки известны управлению, хотя это не было правдой; и что весомую часть монет Царбик сдал Службе, вот только Служба никогда их не получила.
А ещё выяснилось, что у Темиша в сейфе стоит гипсовая голова, через какие предпочитают общаться с людьми лунные.
Лунные, вяло повторила про себя я. Те лунные, которые так хотели запереть Дезире на склонах Марпери. Но, как я ни старалась, лунный след волновал меня меньше другого.
— Троленка…
Става кивнула.
У машины, в которой разбился её мужчина, не нашли никаких следов. Не было ни посторонних запахов, ни признаков технических неполадок. Водитель не справился с управлением на влажной дороге; трагическая случайность, такие бывают.
А он любил её, Троленку, конечно, любил, — как можно не любить свою пару; и у руля крепил на зажиме фотографию дочки…
— Это лунный? — хрипло спросила я. — Кто-то из лунных? Заглянул в фотографию? Потому что Темиш сказал, что монета… и это было для них таким секретом, что…
— Это не доказано, — пожала плечами Става, почему-то хмуро глядя на свои руки, будто на них тоже отпечатался профиль волка с дырявыми глазами. — Это никак нельзя доказать.
Я механически кивнула.
Темиша не судили и даже не уволили. За ним наблюдали скрытно, чтобы понять, кто из лунных говорит из гипсовой головы. И деньги у него не забрали официально: Темиш прикопал монеты на заднем дворе, а лиса — тихонько выкопала и припрятала на всякий случай.
— Ты подумай, — тяжело сказала Става, — ещё пара-тройка дней, наверное, есть.
— Пара дней?..
— До того, как он проснётся. Твой лунный. Подумай, что ты ему скажешь, чтобы он со мной связался. Чтобы мы успели что-то сделать.
Я кивнула снова.
Пара дней. Всего несколько дней, — и он проснётся. Тогда гулкие страшные часы внутри меня… замолчат? Или они отсчитывают время до чего-то другого?
Что скажу? Что я скажу? О чём тут вообще думать, если всё очевидно: я скажу правду, конечно.
Он придёт, Дезире. Я посажу его за стол, налью чаю, глубоко вздохну и обстоятельно, подробно… ладно, что я о себе воображаю: я просто вывалю весь этот ужас ему на голову, одним путаным склизким комком, и пусть как-нибудь попытается найти в нём хоть какой-нибудь смысл.
Я скажу правду, да. Пусть даже то, что рассказала
