– Как мы можем говорить про настроение в отношении к механизмам?
– Человек – тот же самый механизм. У него есть свои детали, ему нужна энергия, он включается и выключается, набирает темп и сбавляет, ломается. Вы – машины из органики, хрупкие, несовершенные, и всё ещё самые умные, потому как машины из металлов не способны учиться так же быстро. Самое хрупкое создание природы, покорившее её.
– Всему всегда есть предел, – сказал Артём, подогнув колени ближе, – может, мы что-то и покорили, а только стало от этого жить легче? Люди иногда не способны покорить даже самого себя, а ты тут про природу… чем существо умнее, тем больше шанс, что оно вымрет от собственных рук.
Сущность молчал, смотря на восток.
– Зачем мне дано всё это? –творец зажестикулировал кистью, отчего облака на небе сами начали наращиваться. – Я могу управлять погодой, временем, обычным ходом вещей, способен создать что угодно из ниоткуда: стоит лишь нарисовать образ. Я способен на всё, я – король замка из песка, лишь мне решать, в каком зале станет трон и где повиснет люстра, но я не могу предвидеть и противостоять капризам извне. Смоет ли мой замок волной, растопчут ли его – это неважно, потому как я с этим ничего не могу сделать. Я делаю миры, создаю совершенное, только на что это влияет? На то, что ты увидишь, когда уснёшь, если увидишь хоть что-то.
Поляна преобразовывалась с каждой секундой: она стала холмистой, заросла цветами, на каждом из холмов встал крест.
– Что это? – спросил Артём.
– Не знаю. Что-то вроде курганов, но без тел. Это просто холмы с крестами. Отличная затравка для воображения, стоит лишь дать повод задуматься, настроить и… вот оно – это уже не холмы, а братские могилы, место древней битвы.
– Это моя работа. Заставлять задумываться и напрягать фантазию – работа всех творцов искусства.
– Да, именно. Твоя работа. Моя работа – наводить сны. Я думал, что я тоже могу делать что-то своё: я хотел оставить след в виде картины, фотографии, да хоть в виде чего-нибудь! Но сейчас я понимаю своё бессилие, знаю своё место, и оно не там. Вот оно – этот костёр, эта картина. В огне есть свой смысл, вся правда сокрыта в его жаре. И я раскрою этот замысел.
Сущность повернулся лицом к костру, в глазах отражались сотни силуэтов одновременно.
– А накачали-то! – послышалось извне.
– Тебе пора. Заметь, не я заставляю тебя уходить.
– Я понимаю, но так не хочется. Здесь так тихо, а там… опять этот гул.
– Его не будет. Просто поверь в это, как я верил в тебя, когда ты делал невозможное.
– Но ведь ты не верил в меня.
– Ты так уверен? Моя вера была неизбежна, прямо как перемены.
Связь стала слабеть, Артём медленно приходил в себя.
***
– Вот поэтому псицил и запретили, доктор! – ругался Раскопин, стоя чуть поодаль. – Немного переборщить с дозой, и вот результат!
– Рассказывайте об этом производителю, я уже на этом собаку съел! – доктор раскрыл бутылёк нашатыря. – И на том, как выводить людей из наркотического опьянения, кстати, тоже!
– Хватит болтать, работайте! Мне ещё нужно задать ему несколько вопросов.
– Вы сделали свою работу, майор, так не мешайте теперь делать мою! Вы, право, неисправимы!
– Привыкайте.
– А уже! Это просто возмутительно! Расспрашивать пострадавшего с открытым ножевым ранением в то время как я работаю над раной, Вы действительно не знаете меры?!
– Ай, к чёрту вас!
– Вот и правда! – доктор вплотную поднёс склянку к носу студента на вдохе, отчего тот закашлялся.
– Во! Говорю же, всё с ним в порядке! Хоть завтра на войну первым вагоном.
– Ага, и вас туда же, – чтобы никто не слышал дальнейшего ворчания, следователь отошёл подальше.
– Я узнаю этот запах из тысячи… это нашатырь?
– Верно, молодой человек, рад Вашему обонянию. Как самочувствие? Жалобы есть?
– Да. На жизнь. Самочувствие? Как будто меня растоптали.
– Это нормально. Через двадцать-сорок минут Вам будет легче. Болит что-нибудь?
– Руки, ужасно болят руки.
– Затекли, тут я особо ничем не помогу. Сделайте разминку, пройдитесь, отдохните. У Вас сегодня большой день.
– Подождите, а можете сказать, сколько времени?
– Вот народ-то! Его нашли после нескольких дней, а он что? Спрашивает время! Четыре часа вечера, шестнадцать ноль-ноль, если проще!
– Спасибо, орать не обязательно.
Врач побагровел от злости и ушёл в неопределённом направлении. Раскопин, видимо, распознал в этом сигнал к действию.
– Живой? – он встал рядом, не приседая на землю.
– Как видите, господин следователь.
– Это-то и странно. Его сообщница сказала, что он обычно убивает сразу, не выдерживая паузу в почти четыре дня. Тебе крупно повезло.
– Она?
– В шесть утра в участок ввалилась девушка, имени предпочла не называть, фамилия также неизвестна. Написала чистосердечное признание о состоянии в сообщничестве с Валентином Федотовым, его уже откачивают реаниматологи. Когда группа захвата прибыла на место, обнаружили его с ножом в области живота, мужчину, истекающего кровью, и тебя без сознания. А я думал найти тут только твой труп, распорядиться о доставке тела в морг и позвонить близким, как мне когда-то позвонил мой младший брат и сказал, что мою племянницу убил какой-то сумасшедший, а полиция его упустила.
– Мне жаль.
– Мне не нужны твои слова соболезнования, а только ответ на вопрос. Какие планы были у тебя на Веру? Ты действительно любил её или просто думал, что это будет игрой на пару дней?
Артём поднял глаза на Алексея. Какое-то смешанное чувство начал вызывать этот человек, живущий по своему, лишь ему известному уставу.
– Почему у Вас другая фамилия?
– Мать предложила дать мне девичью фамилию, а Владу отцовскую. Хотела продолжить оба рода сразу, но промахнулась: у меня работа другая, с девушками связанная только косвенно, зато Влад преуспел и взял себе в жёны будущую мать Веры. Ты не ответил на мой вопрос.
– Разве я давал повод в этом усомниться?
– Мне-то откуда знать? Я приехал сюда только, когда узнал о её смерти: всегда мечтал жить в столице, вот и понесла нелёгкая. Дам тебе напутствие: в столице люди другие, и ты поменяешься. Если всё устраивает тут, то не советую срываться с места.
– Это объясняет, почему я не видел Вас до встречи в больнице.
– Ты всегда так увиливаешь от изначально поставленного вопроса?
– Мне казалось, я дал понять, что мои намерения были весьма серьёзные.
