— А что насчет терапии?
— Ира, — взорвалась Соня, — мне двадцать пять лет! Я не хочу свои последние месяцы провести лысой, шатающейся, постоянно блюющей уродиной.
— Если терапия щадящая… — начала Ира.
— Щадящей можно убрать остаточные явления после операции, ты это знаешь не хуже меня, — устало проговорила Соня, обхватывая голову руками. — А со мной так не выйдет. Они сразу заговорили о терапии, но я отказалась.
— Сонюшка…
— Ир, они поджарят мне мозг.
— Но если она будет расти, ты потеряешь память, ясность мышления, тебя будут мучить боли.
— Да, со временем. Но ближе к концу, — на лице Сони появилась горькая улыбка. — А я ведь тоже думала, что буду жить вечно.
— Ты… маме говорила? — запинаясь, спросила Ира.
— Нет, и ты не говори, — отрезала Соня. Она не хотела еще и с мамой сражаться на предмет терапии. Колеса — другое дело, их она будет глотать, и делать уколы, но только не этот метод-плацебо надежды. Когда все станет совсем плохо, тогда и скажет, когда уже некуда будет деваться. Впрочем, судя по прогнозам, к тому моменту она станет таким овощем, что ей уже будет все равно.
— Соня-Соня, — покачала головой Ира, теребя пальцы и ощущая свою полную беспомощность. Слезы появились в ее больших измученных глазах.
— Не надо, Ира, тише, — Соня подошла к тетке и обняла ее. — Тебе нельзя нервничать, не надо. Хватит с нашей семьи мучеников.
— Ты всегда была мне, как дочка, — прошептала Ира, — только болезни мои не надо было брать в наследство.
— Ничего, Ира, справимся, мы справимся, — Соня поцеловала ее в макушку, продолжая укачивать. Ира так потеряла в массе за время, проведенное в больнице, что теперь Соне казалось, что она обнимает большую костлявую птицу.
* * *
Соня ехала в метро, глядя на проносящиеся мимо огни, когда у нее начала кружиться голова и плыть картинка. Усилием воли она заставила отступить неприятные ощущения, но чувство страха пронзило ее от основания позвоночника до самой макушки. Неужели теперь это норма? Неужели еще через пару недель или месяц она грохнется однажды посреди вагона, утратив связь с реальностью, только для того, чтобы затем встать, прожигаемая любопытными взглядами окружающих и еще через пару дней упасть снова? И так по кругу, пока все не закончится. Пока за ней не придет Филипп, или Табрал, или забытый возлюбленный, если она не слишком успела нагрешить. Да что она вообще успела? В сущности, настоящего любимого у нее так и не было. Те парни, которые встречались ей по жизни, едва ли тянули на эту роль. Но и сейчас, зная все, она не могла лихорадочно носиться по городу, надеясь в свои последние месяцы встретить истинную любовь. Это было бы слишком глупо и наивно даже для ее страдающих мозгов.
Медленные глубокие вдохи и выдохи помогли почувствовать себя лучше, опасность миновала. Не хотелось с самого начала оказаться прикованной к кровати, так что стоило держаться до последнего. Даже Денис со своей манерой обнимать и класть руки, куда не следует, казался ей сейчас милым. Все люди и мир вокруг вдруг стали во сто крат привлекательнее. Люди никогда не ценят того, что имеют.
Беседы с Ирой по вечерам делали ношу немного легче, а иногда они вместе ходили к Чу Пену, и после занятий он поил их своим фирменным чаем. Временами старик смотрел на Соню так, что она знала, что он ковыряется у нее внутри, но его усилия не вызывали в ней раздражения. Она доверяла Чу Пену — в конце концов, он сказал правду. Но никогда и ни с кем не говорила о Филиппе, да и в последнее время больше его не видела, что было только к лучшему. Хотя в самом начале, когда она только узнала о том, что обречена, ей хотелось отыскать Филиппа и бросить ему в лицо все, что о нем думает — и пусть забирает ее жизнь. Так у нее был бы шанс уйти человеком, а не безмозглым растением.
Твои руки могут быть нежными
Маша крутилась у зеркала, глядя, как на ней сидит старое летнее платье.
— Не хочешь сходить по магазинам? — спросила она у Сони. — Сейчас кругом распродажи летней одежды.
— Нет, спасибо, — Соня смотрела на яркие юбки, выглядывавшие из шкафа, и в голову невольно закрадывалась мысль, а понадобится ли ей еще летняя одежда или уже нет?
— Не в настроении? — спросила Маша, оборачиваясь.
— Ага, — согласилась Соня, ничего не объясняя.
— А что у тебя на личном фронте? — поинтересовалась Маша.
— Только не начинай, — скривилась Соня, будто лимон откусила.
— Не начинать что?
— Ничего.
— Может, Денис? — усмехнулась Маша, зная в какое бешенство приводит подругу одно упоминание о нем. Но на этот раз Соня почти никак не отреагировала, лишь вяло улыбнулась.
— Что с тобой? — спросила Маша, отходя от зеркала и усаживаясь рядом с Соней на диван.
— Не знаю, — соврала Соня, — осень, наверное.
— Хочешь, сходим в клуб? Или просто в бар?
— Нет, правда, не хочу, спасибо, — Соня поднялась и засобиралась домой. Что она могла сказать подруге? Что дискотеки теперь не для нее? Что в духоте и мигании огней она теперь запросто может потерять сознание? Что ей уже можно забыть о развлечениях? Так странно, так несправедливо, так рано.
Поделиться и сказать правду, чтоб тебя жалели и косились? Чтобы каждую твою глупую мысль или паршивое настроение списывали на болезнь? Чтобы за ореолом мученика перестали видеть тебя саму? Чтобы придерживали, как мама тетю Иру, на каждой лестнице? Соня плотнее намотала шарф, укрываясь от холодных порывов воздуха. Как же все это глупо. Ее ноги уже привычно прокладывали маршрут к больнице. Контроль, вечный контроль, бесполезные беседы с лечащим врачом и очередные уговоры. Как же она устала — не от болезни, а от этой сплошной рутины. Люди даже смерть сумели превратить в рутину. Соня горько усмехнулась, заворачивая за угол и спускаясь к больнице.
В холле царила суматоха, а во дворе стояла куча скорых.
— Что случилось? — спросила Соня у пробегающей мимо медсестры.
— Не загораживайте дорогу, — зло бросила та, и Соня отшатнулась в сторону, не став объяснять, кто она и что тут делает. Потом заметила другую сестру, из своего отделения.
— Света, — позвала ее Соня, и Света, обернувшись и узнав ее, подошла ближе.
— Сонечка, здравствуй, как ты?
— Как всегда, а что тут у вас происходит?
— Мы дежурные сегодня по скорой. Произошла авария в городе. Маршрутка столкнулась с легковой, и еще грузовик. Так что у нас сегодня полный завал. Подойдешь завтра, хорошо, котенок?
— Хорошо, — оторопело пробормотала Соня, глядя на царящий вокруг хаос и понимая, наконец, его причины. У Светы была привычка называть всех пациентов моложе шестидесяти — «котенок», но звучало это даже нежно на фоне всего остального больничного официоза.
