На всякий случай, во избежание какого-то ни было недопонимания, я поздоровался с Хавьером преувеличенно холодно. К счастью — в первую очередь для меня, — именно в эту минуту зазвучала музыка. В микрофон кто-то объявил название группы — кажется, ребята именовали себя «Плоу», — и шоу началось. Вокалист во весь голос проорал: «Айн, цвай, драй», — и обрушившаяся в зал лавина децибелов заставила зрителей вздрогнуть. Впрочем, через мгновение публика пришла в себя и громкими криками и восторженными прыжками выразила свое одобрение такой завязке вечера. Хавьер с его чубом куда-то исчез, судя по всему сметенный волной новых зрителей, которых привлек в зал грохот, доносившийся со сцены.
Вскоре большая часть присутствующих затряслась в каком-то сумасшедшем танце, подчиненном ритму некоего подобия мелодии. Танцевала и Альба. К моему немалому удивлению, получалось это у нее не только изящно, но и весьма женственно, я даже сказал бы, чувственно и раскованно. Это шло вразрез с привычным мне образом скромной и чуть скучноватой девочки-отличницы с идеально ровным почерком. Ее светлые волосы разлетались в разные стороны и переливались в свете дискотечных прожекторов. От Альбы еще сильнее, чем обычно, исходил такой знакомый мне запах резкого, дешевого, продающегося на розлив одеколона.
Разумеется, такую музыку я слушал, прямо сказать, нечасто. Но в тот вечер мне по-своему даже нравилось быть в этом полутемном зале, ощущать, как энергия музыкантов, вложенная в ритм, заставляла вибрировать все помещение. Эта тряска передавалась от пола мне в ноги и доходила по позвоночнику до самого затылка. Я в два глотка допил свое пиво, выронил пластмассовый стаканчик и зажмурился. По своему опыту я прекрасно знал, что одна и та же песня звучит совершенно по-разному, когда слушаешь ее с открытыми или же, наоборот, с закрытыми глазами.
Вокалист объявил название следующей песни: «Стокгольм». Вступление к этой композиции оказалось на удивление негромким, решенным в минималистском духе. Оно представляло собой простой гитарный перебор, который гипнотически подействовал на большинство слушателей. Я тоже заинтересовался тем, что звучало со сцены, и постарался разобрать слова песни.
Every time I wake up in this white room
I wonder how I came here
Far away from you again
An orange juice
A frozen smile from breakfast
Good morning, says pale nurse,
How did you sleep tonight?[4]
Мое единство с песней, едва успевшее установиться, было безжалостно разрушено в тот миг, когда я почувствовал, как меня кто-то обнимает со спины. Я открыл глаза и увидел перед собой Альбу. В общем-то, для того, чтобы понять, куда она подевалась и где теперь находится, не требовалось богатого воображения. Видимо, желая избавить меня даже от подобия сомнений, моя спутница, продолжая двигаться в такт музыке, прижалась ко мне еще сильнее. Я почувствовал прикосновение ее груди к своей спине — странное, должен сказать, ощущение.
Мне не хотелось обижать Альбу, и я решил, что до конца песни не буду вырываться из ее объятий. Я опять закрыл глаза и постарался успокоиться. Впрочем, все мои усилия пошли прахом, когда до меня стала доходить сюжетная канва песни. Как выяснилось, в «Стокгольме» речь шла об одном мотоциклисте, который ездит по улицам шведской столицы следом за девушкой в красном пальто. Он так увлечен ею и настолько поглощен преследованием, что не замечает приближающийся грузовик и оказывается под его колесами. Когда же он приходит в себя в больнице, ему остается только спрашивать, где он, как его сюда занесло и — главное — где же та самая девушка.
То, что для остальных слушателей было всего лишь романтической историей, пусть даже несколько экстравагантной, для меня звучало эхом моей личной трагедии, того прошлого, которое никак не хотело отпускать.
Я подождал, когда кончится музыка, затем обернулся и негромко сказал Альбе на ухо:
— Сейчас вернусь.
Буквально через минуту я уже шел по безлюдным в этот поздний час улицам в сторону дома.
Как морской прибой накатывается на берег одинокого острова посреди океана, таки смерть день за днем и ночь за ночью поет человеку свою бесконечную песню.
— Рабиндранат Тагор —
На следующий день, в пятницу, Альба пришла на занятия сердитой и явно обиженной на меня. Для начала я решил не предпринимать никаких шагов ради того, чтобы загладить свой некрасивый поступок, и коротко объяснил свое исчезновение тем, что «Стокгольм» меня зацепил. Я не без оснований полагал, что подобное объяснение можно считать хотя бы минимально достаточным, а посвящать соседку по парте в мучившие меня проблемы и сомнения в мои планы не входило. Но ближе к концу первой половины занятий я написал на листке бумаги пару строчек и подсунул его прямо к тетради Альбы.
Извини за вчерашнее. Я должен был уйти оттуда. Понимай это как хочешь.
Я, наверное, действительно странный человек. Постарайся не воспринимать мои поступки как желание обидеть лично тебя.
Близоруко прищурившись, Альба дважды перечитала записку, затем робко улыбнулась мне и положила свою ладонь поверх моей. Я не стал убирать руку. Искоса посмотрев на Альбу, я заметил на ее щеках легкий румянец.
Прощение было получено.
* * *
По пятницам после обеда занятий у нас не было, и я вернулся домой. Никаких планов на выходные у меня не имелось, впрочем, была назначена встреча на кладбище, куда Алексия настойчиво рекомендовала мне приходить одному. Как она там выразилась: «Если хочешь стать одним из нас, тебе придется провести ночь там, за оградой. Всю целиком — от заката до рассвета».
Я понятия не имел, что означает «стать одним из нас». Интересно, подразумевает ли это, что мне тоже придется мазать физиономию не то мелом, не то какой-то белой краской и одеваться в стиле огородного пугала?
С этой точки зрения перспектива провести зимнюю ночь на кладбище, рискуя здорово простудиться ради того, чтобы быть принятым в компанию, о которой я, в общем-то, ничего не знал, казалась совершенно абсурдной. С другой стороны, я не мог не признать, что эта троица была мне небезразлична. Что-что, а заинтересовать меня им удалось. Любопытно, будут ли они меня там ждать? Станет ли ночью снова петь та девушка в черных перчатках? Впрочем, по их собственным словам, ночевать на кладбище я должен буду один. Следовательно, они там не появятся.
Я никак не мог принять решение. Рассчитывая на то, что музыка поможет мне собраться с мыслями, я подключил айпод к музыкальному центру, стоявшему у меня в комнате, и для начала включил все ту же «Алину». Впрочем, через пару минут я, повинуясь внутреннему порыву, требовавшему более мрачной и суровой музыки, соответствующей моему настроению, поставил альбом григорианских песнопений монахов из Силосского монастыря.
