Посреди арочной галереи стояла железная клетка, на диво неуместная среди всей этой утонченной роскоши. Не слишком высокая — выпрямиться в ней в полный рост получилось бы разве что у семилетнего ребенка; и слишком узкая и короткая, чтобы в ней можно было лечь. Узник принял единственно возможное положение: уселся, притянув колени к груди, и равнодушно смотрел перед собой, словно гнев и страх в нем уже не просто отгорели — выжгли все, что он еще мог испытывать.
На вид ему было лет двенадцать-тринадцать. Бронзовый загар, грязные черные волосы, рыжеватая песчаная пыль на носу — самый обычный мальчишка из тех, что неразлучными стайками бегают по городским улочкам с рассвета и до заката и с готовностью хватаются как за мелкие поручения, так и за плохо спрятанные кошельки. Разве что настолько тощий, что я могла за десять шагов сосчитать все его ребра и отметить криво сросшиеся переломы пальцев.
Все наставления о придворной вежливости мгновенно вылетели у меня из головы, но, к счастью, Нисаль-ага заметил меня раньше, чем я успела наговорить лишнего.
— А, Аиза, как раз вовремя, — деловито произнес он, оставив в покое свиточный станок, и вышел в галерею. — Познакомься с Шади.
Мальчишка на свое имя никак не отреагировал — так и сидел, пялясь куда-то в пространство над своими коленками.
— Он со своими сестрами и матерью пропал во время войны со Свободными княжествами, — продолжил Нисаль-ага, не выказывая никакого удивления: похоже, Шади вел себя так постоянно. — Отыскать удалось его одного. Рашед-тайфа полагает, что они попали в плен, и мальчик видел… многие вещи, которые и взрослый не всякий вынесет. Он ни с кем не разговаривает и бросается на любого, кто подходит слишком близко, а за отсутствием противников кидается на прутья решетки.
Я нервно сглотнула и шагнула было к клетке, но Абдулахад-ага, без которого мне отныне не дозволялось покидать гарем, схватил меня за локоть, заставив остаться на месте.
— У мальчишек такие длинные руки, — хмуро сказал он, покачав головой. — А тебя вызвали сюда вовсе не для того, чтобы его жалеть. В жалость он все равно уже не верит.
А Шади впервые дал понять, что слышит наш разговор: бросил взгляд через плечо и злорадно оскалился. Зубов у него не хватало, и я наконец-то сообразила, зачем он здесь: лекарей мальчишка, должно быть, тоже не подпускал — и не подпустил бы еще долго, а помощь ему явно требовалась как можно скорее.
— Вы хотите, чтобы я воспроизвела заклинание на нем? — все-таки переспросила я.
Нисаль-ага печально вздохнул:
— То, что делают с рабами-саклаби, противно самой человеческой природе, и недобросовестные творцы заклинаний, несомненно, должны быть искоренены, как и нечистые на руку торговцы. Но иногда забвение — лучший подарок.
Оскал сполз с лица Шади, уступая место шоку, страху и — почему-то злости.
— Зверь! — хрипло выкрикнул мальчишка и вцепился в прутья решетки, яростно тряхнув тощими руками. — Он заодно со зверем, хочет, чтобы я забыл!
Нисаль-ага замер: похоже, это был первый раз, когда Шади заговорил.
— Спроси его про зверя! — настаивал он, и нездоровая хрипотца постепенно уходила из его голоса, сменяясь юношеской ломкостью. — Пусть расскажет про когти! Про клыки! И про кровь, сколько же крови!.. — с каждым словом он говорил все громче, пока не зашелся беспрерывным криком, постепенно переходящим в неразборчивый скулеж.
Только недюжинным усилием воли мне удалось не зажать уши: слушать это было невыносимо.
— О каком звере он говорит? — все-таки спросила я.
Нисаль-ага недоуменно развел руками.
— Не имею ни малейшего представления. Отряд Рашеда-тайфы нашел его, когда выезжал за город на соколиную охоту, может быть, мальчик увидел чью-то добычу, и это стало последней каплей? После того, что с ним случилось, немудрено забояться одного вида крови.
Лично мне казалось, что последней каплей для него стало как раз заточение во дворце: Шади схватился за голову и мерно покачивался в клетке, упираясь коленями в решетку на каждом движении.
— Как бы то ни было, ни один чудотворец не успеет исцелить его разум, если Шади не займутся обычные лекари, — сказал Нисаль-ага, заметив мои сомнения. — А если мальчик пожелает вернуть себе память, то это можно будет устроить, когда я увижу заклинание и смогу разработать противодействие для него.
Я неуверенно опустила взгляд. Шади раскачивался, как метроном, и непрерывно бормотал себе под нос что-то про зверей и когти. Он не повернулся, даже когда я шагнула ближе и подняла руки.
Со стороны чародейство всегда выглядело странно — а в исполнении «зеркала» еще страннее: обычные люди не могли видеть струны магии, натянутые в пространстве, как веревки в доме у слепого. Хочешь — двигайся по ним, нет — справляйся своими силами, ищи дорогу безо всяких направляющих.
Но, когда заклинания творили полноценные маги, задетые ими струны едва заметно светились, выстраиваясь в стройные рисунки, и тихо звенели; чем выше было мастерство чародея, тем сложнее и чище звучала мелодия, и тем прекраснее получался узор.
Когда что-то пыталась сделать я, это выглядело так, словно я слепо шарю руками в пространстве. Неудивительно, что у отчима никогда не было много заказчиков: любой товар еще нужно уметь преподнести — а это весьма непросто, когда речь идет о блаженной арсанийке, которая хватает напряженными пальцами безответный и совершенно беззвучный воздух.
Но свитки с заклинаниями у меня получались ничуть не хуже, чем у Малиха, и ими точно так же могли пользоваться все, кто хотел, — даже люди вовсе без магического дара. Я действительно видела магические струны и слышала их песни, и они сами сплетались в мелодию, что неотступно звучала в моей голове, пока я помнила чужие чары.
Мелодия «черного забвения» была на редкость неблагозвучной. Струны напряженно гудели, будто вот-вот лопнут, и басовитые звуки били по ушам — неритмично, но настойчиво, и казалось, что сердце вот-вот сорвется с размеренного биения в тот же сводящий с ума напев.
Но оно выдержало в прошлый раз. Выдержало и в этот.
Из всех присутствующих мое заклинание мог оценить разве что Нисаль-ага. И Абдулахад-ага, и стражники в открытой галерее только с недоумением смотрели, как я кручу головой, будто прислушиваясь, и странно изгибаю пальцы — и, когда я выдохнула и расслабилась, даже не сразу догадались взглянуть на клетку.
Мальчишка спал, обхватив себя мосластыми руками и беззащитно заломив брови. Ему предстояло проспать весь день — и проснуться без воспоминаний.
— Вот, — я встряхнула руками: кончики пальцев устало зудели, словно я и в самом деле сыграла какую-то мелодию на струнном инструменте. — «Черное забвение».
Нисаль-ага недовольно качнул головой, перевел взгляд с мальчишки на меня и сощурился, словно видел что-то большее, чем невыспавшуюся девицу в платье с чужого плеча.
Как выяснилось, так оно и было.
— Как долго ты проспала после того, как работорговец применил к тебе заклинание, Аиза?
Я неопределенно пожала плечами. Тахир-ага слишком-то не утруждался тем, чтобы держать свой товар в курсе и регулярно сообщать рабыням, который час.
— Дело в том, что оно сработало, — задумчиво сообщил Нисаль-ага и принялся перебирать пальцами в воздухе, не скрывая жадный интерес. Струны вспыхивали перед ним и тотчас гасли, едва успев осветить интерьер мастерской цветной искрой. — Ты сумела поглотить его только частично, и воспроизвела сейчас не целиком.
Я вздрогнула и обернулась к клетке, но Шади по-прежнему спал — мирно и крепко, как самый обычный ребенок.
— Нет, ты действительно отняла у него память, — поспешил успокоить меня Нисаль-ага. — Но вот поисковым заклинанием я его найду, если захочу. А тебя — нет.
Что ж, это многое объясняло.
Я прикрыла глаза и помянула чорваджи-баши в совершенно неприемлемых выражениях. Совсем разучился без магии работать!
Глава 4.2
Выходит, я смогла поглотить только ту часть заклинания, которая должна была отнять у меня память, как это произошло с остальными саклаби — и Шади. А вот плетение, ответственное за укрытие от поисковой магии, теперь наличествовало разве что в качестве остаточного следа на моей ауре, потому как на него моих «зеркальных» способностей не хватило.
