Но я его понимала.
Нас, защитников, тоже по первости «раскачивали». К вечеру после таких упражнений я на Сафониэля набрасывалась прямо на кафедре. Где ловила, там и набрасывалась. Но у нас больше ценится умение держать резерв, поэтому с пятого курса измывательства по раскачке сменились занятиями на концентрацию. Тоже вынос мозга. Но хоть от желания крышу не рвет. А боевикам приходилось хуже. Их до самого выпуска «качали», чтобы на максимум вывести. На молодой, здоровый, мужской организм.
В общем-то, я об этом раньше не задумывалась. Повода не было. А сейчас даже жалко его немного стало. Если меня так корежит, Торнсену каково?
… От этой мысли почему-то сразу стало жарко, и избыток магии ударил в голову. И ниже пояса, наливаясь влагой.
Ничего, он мне целый год нервы мотал. Как-нибудь справится. Выдюжит. Студеная водичка из колодца ему в помощь, хе-хе.
Парень в баню пошел первым, на самый жар. Тоже, кстати, неплохой способ «стравиться». В какой-то момент я словила еще одну вспышку силы, гораздо ярче первой. Но старалась не задумываться, чем она вызвана. (Я не буду об этом думать! И представлять тоже не буду!) Просто анализировала уровень случайного выброса. И на Турнире было понятно, что мальчику силищи Дайна отмерила о-го-го! Но если у него спонтанные выбросы такие, что глаза слепит на расстоянии в несколько десятков метров, то с оценкой его потенциала я где-то на порядок ошиблась. Понятно, почему ректор так за него держится.
…Но зачет по тварезнанию я всё равно просто так ему не поставлю!
Он появился где-то через полчаса, распаренный и расслабленный, в расстегнутой рубашке из простого небелёного льна и приспущенных брюках, не обремененных ремнем. Торнсена можно было использовать в качестве наглядного пособия по анатомии мышц. Спереди это было лучше видно, чем сбоку. От пупка книзу убегала волосистая дорожка.
Я с трудом оторвалась от того места, где она терялась под поясом, и подняла взгляд. Торнсен неожиданно смутился и запахнул рубашку.
— Я не думал, что вы здесь, — тихо сказал он. — Вы идите, там свободно, — и еще больше смутившись, добавил. — И скамейки я отмыл после себя, если что.
Я взяла собранную заранее смену белья и спустилась вниз. Крикнула бабу Тою. Та заявила, что пойдет последней. Стара она стала. Не та, что прежде. Только наказала мне воду всю не выплескать. И парку оставить. Прожарить старые косточки. Я хотела было ей предложить для прожарки костей сковородку, но постеснялась. Всё же росла я в деревне, а там воспитывали уважение к старости. Это потом, в пансионе, мы научились преклоняться перед силой. И древней кровью.
Баня была протоплена, как в зиму. Я быстро разделась и нырнула в моечное. На полке лежал разлапистый веник, щедро сдобренный ароматными травами. То ли бабулька постаралась, то ли Торнсен знает толк в деревенских радостях. Я забралась на самый верх и просто сидела, обхватив колени, пока кожа не покрылась капельками пота. За окном стремительно темнело, и молодой месяц не справлялся с освещением. Я решила, не будет больших проблем, если я запущу крохотный магический светильник, а то и ошпариться в темноте недолго. Если баба Тоя — ведьма, после мощного выхлопа Торнсена пытаться изображать из себя не-магов, всё равно что прятаться за вешалкой. Не по-взрослому, в общем. Я подвесила огонек под низкий потолок и плеснула на раскаленные камни из ковшика с длинной деревянной ручкой. Вода зашипела, взвившись паром и обдавая горячей волной. Я пошлепалась, жалея, что приходится самой. Сейчас бы растянуться на полке, да чтобы кто-нибудь веничком отходил… С подхлестом. Торнсена, что ли позвать? А то что он такой расслабленный? Непорядок!
Я поддала еще, а потом окатила себя ледяной водичкой из лоханки. У-ух! Бр-р-р!
Жизнь сразу стала легче, и стало глубоко плевать на Сафониэля, косорыл знает где сейчас находящегося, и на то, ищет он меня или нет, и на косорыла в лесу. И его приятелей. И приятельниц, судя по счетчику, многочисленных. Это была чистая, незамутненная радость бытия.
Я намылила мочалку душистым мылом, оттерлась вся, от носа до пяточек, и ополоснула волосы травами, запаренными в одноухом ушате. Напоследок еще раз прогрелась, ополоснулась и, выходя, подняла взгляд к потолку, чтобы утащить с собой светлячка. И наткнулась взглядом на широкую щель под потолком, выходящую прямо на слабо подсвеченное чердачное окно.
Горячий поток стыда омыл меня сверху донизу.
Ну…
Ну, в конце концов, я молодая, стройная, красивая. Так что если кто-то подсматривал, это его головная (и не только) боль.
Сладких тому снов, хе-хе.
10. Лайна. На чердаке дома бабы Тои
Я чувствовала себя дрожжевым тестом в кадушке: таким же воздушным и аморфным. Но, собрав волю в кулак, мне всё же удалось заставить себя переполоснуть одежду и развесить ее на веревке рядом с рубахой и штанами Торнсена. Я вошла в дом и сказала старушке, что в бане свободно, но темно. Та пробухтела что-то про гостей, дотянувших с помывкой до ночи, будто Торнсен не предлагал ей пойти первой. Она еще что-то бухтела, но я была в слишком блаженном состоянии, чтобы ее слушать, и полезла наверх по лестнице. В какой-то момент у меня мелькнула мысль о том, что студент мог видеть меня без исподнего, и мне сейчас предстоит взглянуть ему в глаза. Но потом я подумала, что сам он вряд ли в таком признается, даже если подглядывал. А если все делают вид, что ничего не произошло, то, вроде, ничего и не произошло.
Когда я поднялась, Торнсен лежал на расстеленном спальнике в той же расстегнутой рубашке и приспущенных штанах. Рассмотреть то, что ниже, было сложно из-за согнутой в колене ноги (Дайна, о чем я думаю!). Одна рука студента была закинута за голову, вторая придерживала за корешок классический учебник по тварезнанию Бланчифлоер Т. леи Моро. Я считала, что называть девочку «Бланчифлоер» — испортить ей всю жизнь. Но, видимо, ее родители так не думали. Зато девочка выросла в уважаемую лею и отомстила миру, написав до ужаса нудный учебник. Студенты засыпали над сим талмудом последние лет сто, наверное. К тому же он порядком устарел. Но ничего другого по твареведению не издавали. У Сафониэля была мечта написать новый. Он уже несколько лет собирал материалы, но из-за постоянной нагрузки по кафедре и исследовательской работы у него не было времени завершить работу. Я начала было их сводить, но не успела. Кропотливая работа в архивах Академии Дьюи позволила мне взглянуть на тварей под другим углом. А результаты экспедиции могли привести к настоящему прорыву. Если бы не сбой телепорта.
— О, я гляжу, вы даже читать умеете, — порадовалась я за студента.
— Как вы могли обо мне такое подумать! — возмутился Торнсен. — Я просто разглядываю картинки!
Опять разговорился. Хм.
— Там нет картинок, Кейрат, — напомнила я, усаживаясь в свой угол, опираясь спиной на вертикальную стену напротив окна, и складывая голени крест-накрест.
— И очень жаль, — заметил тот, тоже усаживаясь и застегиваясь. — Каждый раз, когда я пытаюсь ее читать, я теряю мысль на второй странице, а над пятой у меня слипаются глаза. Предлагаю прописывать ее как снотворное.
В комнате добавился какой-то новый аромат. Сначала я подумала, что из окна нанесло какими-то ночными цветами, но потом заметила в углах пучки травок, висящие вниз головой.
— А надо было на лекции ходить, — попеняла я, не задумываясь, размышляя на тему, кто их сюда повесил. — Там бы не засыпали.
— Да с вами разве заснешь… — буркнул Торнсен.
— Что? — переспросила я, повернувшись к нему ухом. Дескать, не расслышала. А ну-ка повтори-ка.
— Никак нет! — гаркнул студент.
— У вас очередной приступ, Торнсен? Вы лечились бы, что ли…
— Не помогает, — печально ответил парень, опустив плечи.
— Что «не помогает»?
— Ничего. Ничего не помогает, — он посмотрел на меня жалостливым взглядом.
По шкале жалостливости — девять из десяти.
