В лунном свете всё казалось немного нереальным, как нарисованным. Наталья Леонидовна остановилась и с полминуты тупо смотрела себе под ноги – от ее забавных тапок отходили две тени. Одну тень давала та самая восходящая луна, лучи которой били в щеку справа и чуть сзади. Правильная тень, густая, черная представляла собой ее вытянутый силуэт, в общем даже узнаваемый. А вот вторая тень лежала прямо перед ней и была гораздо прозрачнее и длиннее.
Чувствуя какой-то запредельный ужас и уже в общем-то понимая, что она увидит сейчас, Наталья медленно-медленно повернулась на сто восемьдесят градусов. Теперь с левой стороны от нее была та самая, обычная и привычная луна, а прямо перед ней, несколько выше этой, висела еще одна – меньше, какой-то неправильной, будто обгрызенной формы, дающая жутковатый бледно-зеленый свет.
Перед тем, как грохнуться в обморок, Наталья успела еще раз подумать: -- Полный трындец.
Очнувшись, она увидела в своем шатре отца, старшую жену и шамана. Все напряженно молчали, пока старик пихал ей под нос какое-то очередное вонючее зелье.
Слабо оттолкнув глиняную плошку, Наталья медленно села на кровати и оглядела всех внимательным взглядом. Сознание еще чуть мутилось, но принятие ситуации было практически мгновенным. В голове с четкостью метронома защелкали мысли: «Это другой мир. Мне нужно выжить. Жирный мужик здесь главный. Он меня любит. Этим нужно пользоваться.» После этого она глубоко вздохнула несколько раз, приводя себя в чувство, и даже слегка встряхнула головой, прогоняя туман, а затем глядя в глаза своему «отцу», четко произнесла:
-- Если шаман не может вылечить меня, может быть поискать другого?
Расчет был на то, что любой посторонний человек в этом стойбище может дать новые сведения о мире. То, что говорить этого не следовало, она поняла мгновенно, но было уже поздно. Отец разозлился, это было заметно, нахмурился и холодно ответил:
-- Тебя пора отдавать замуж. И Сахи, и Ай-Жама считают, что ты вошла в возраст и в тебе просто кипит кровь. Хороший муж успокоит твою дурь.
За спиной Барджана айнура шаман мелко и часто кивал, соглашаясь с таким диагнозом, а Ай-Жама еле заметно улыбнулась, не отрывая взор от килима – очевидно видела на этом потертом ковре что-то очень интересное.
-- Отец мой, могу ли я спросить, кого ты выбрал мне в мужья?
-- Твой муж – советник самого Верховного рингана, Бангыз айнур. Породниться с ним – большая честь. Его жена стара и не может больше рожать ему сыновей.
Барджан айнур помолчал, обдумывая какие-то детали, потом чуть сварливо продолжил обращаясь к своей жене:
-- Она должна родить ему сыновей. Но она выглядит не как дочь айнура, а как пастушка. Займись этим, Жама.
Старшая жена часто закивала головой, уподобляясь шаману, и зачастила:
-- Мой айнур, ты же сам разбаловал дочь! Она не будет меня слушаться, и ты будешь недоволен! Как я слажу с ней, если она с утра до вечера скачет на своем Джайне, а потом, потеряв стыд, лезет в воду купать его!
В дверях шатра показалась Хуш, но завидев людей, стоящих в юрте, незаметно выскользнула наружу. Барджан айнур, все больше хмурясь, слушал свою жену, а Наталья Леонидовна почти физически ощущала, как сжимаются тиски. Глядя в глаза дочери, Барджан айнур продиктовал:
-- До осени ты будешь делать все, что скажет Ай-Жама. Больше ты не подойдешь ни к одному коню – охранять твой шатер я поставлю двух рабов – тебе разрешено выходить только рано утром и поздно вечером.
Глядя на дочь, он неодобрительно покачал головой и обратился к Ай-Жаме:
-- Посмотри, у нее кожа загорелая, как у нищенки, что целыми днями сидит у дверей храма на солнце.
Жена послушно закивала головой:
-- Так и есть, мой айнур, так и есть!
Отец продолжал:
-- Если к осени ты не будешь готова, я отдам тебя за самого нищего пастуха.
И после паузы добавил:
-- Я сказал свое слово.
Он развернулся и, чуть переваливаясь с боку на бок, вышел из юрты, а следом заспешили шаман и очень довольная Ай-Жама.
В жилище вернулась Хуш, но Наталья Леонидовна почти не обратила на нее внимания. Она холодно размышляла: «Похоже, это домашний арест. Но это не самое страшное. У меня будет время собрать нужные вещи, тщательно подготовить побег, а главное – выбрать куда бежать. Конечно, теоретически сбежать от этих тупых дикарей можно и сейчас, но пока не пойму, куда именно бежать, лучше остаться на месте. Тут, как минимум, безопасно».
-- Хуш, расскажи, что ты знаешь о моем женихе.
Хуш вздрогнула от неожиданности и резкого вопроса, но послушно подошла к Наталье и несколько недоуменно пожав плечами, сказала:
-- Сунехе, что я могу знать о таком большом человеке? Только то, о чем болтают женщины у костра.
-- Говори!
-- Он из очень богатой семьи, его отец тоже служил рингану. Потом он умер, а место передал сыну. У него четыре дочери от первой жены – он уже выдал их замуж. Его вторая жена умерла родами.
Хуш задумалась, недоуменно развела руками:
-- Больше ничего, сунехи. Говорят, он очень богат, -- поспешно добавила она, -- ты будешь жить в столице, в настоящем дворце с большими стеклами, и ни в чем не будешь знать нужды, моя сунехи. Ты никогда не будешь голодать и твои ручки не будут знать грязной работы.
-- Потуши огонь, Хуш. Я хочу спать.
Благодарить служанку Наталье Леонидовне даже не пришло в голову. Предистерическое состояние, которое накрыло ее при виде двух лун, перешло в резкую злость на этот нелепый, дурацкий мир, на эту уродскую вонючую юрту и почти всех окружающих людей, которым совершенно невозможно было объяснить, что ей, Наталье Леонидовне Шахновской нафиг не сдались брак с богатым стариком, сытная еда и смерть от ранних родов.
Повернувшись спиной к Хуш и всему миру, Наталья хладнокровно обдумывала, что именно из золота нужно взять с собой при побеге, у кого из местных можно выяснить хоть какие-то географические подробности этого мира. Не стоит ли прикупить раба для охраны.
То, что она сбежит от мужа не вызывало у Натальи даже тени сомнения.
Глава 5
Глава 5
Дни тянулись чудовищно долго. Заняться было нечем. Наталья бесилась.
Еду теперь приносили совершенно другую – очень жирное, слабо прожаренное мясо, безвкусный творог и кисловатый жирный сыр, и странное на вкус молоко, к которому она постепенно привыкала. Больше не давали воды и травяных отваров, зато каждый день приносили истошно-сладкое медовое питье.
С утра приходила служанка Ай-Жамы, приносила в глиняной плошке скисшее молоко, смачивала тряпку, и слегка отжав, накладывала на лицо Натальи Леонидовны своеобразную маску, а на обе руки до локтя делала такое же обертывание.
Лежать приходилось смирно. Однажды, еще в самом начале Наталья Леонидовна нахамила служанке и пообещала пожаловаться отцу, но та, часто и вроде бы испуганно кланяясь, уговорила ее лечь, пригрозив пригласить в шатер старшую жену. А потом ляпнула ей на лицо плохо отжатую тряпку, и, бесясь и психуя, Наталья вынуждена была вскочить, потому что ручейки вонючего, прокисшего молока побежали по шее, затекли в уши и в волосы.
На крики в шатер зашла Ай-Жама и холодно пригрозила позвать отца – пришлось смириться. Однако, лежать с мерзко пахнущей тряпкой на лице было не самым сложным. Гораздо сложнее было целый день сидеть и ничего не делать – это совершенно высасывало из Натальи силы и сушило ей мозги. Лучшим временем за весь день были походы в туалет. Но даже в это время Хуш несла над ней что-то вроде плетеного балдахина, не давая коснуться ее лица ни одному солнечному лучу.
Кроме Хуш, её в туалет сопровождали еще и рабы – два молчаливых мужика, целыми днями сидящие у входа в юрту.
Первое время Наталья Леонидовна думала, что молчаливость – это врожденное свойство их характера, пока однажды, вовремя выслав Хуш за едой, не попыталась задать тому, что постарше, какой-то незначительный вопрос. Он долго тряс головой, что-то невразумительно мычал, а когда Наталья Леонидовна повысила голос, требуя ответа, просто открыл рот и показал чудовищный обрубок языка.
