и на цыпочках подошла к распахнутой настежь двери. Я точно помнила, что закрывала ее перед уходом.
Плавно наклонилась, заглянула на кухню из-за косяка и… страх ледяными щупальцами подобрался прямо к горлу, когда я увидела, что содержимое шкафа вывалено наружу. Из ящика на пол были высыпаны все болтики, шурупчики и веревки. Книги тоже не пощадили. Одна из них лежала на полу раскрытая посередине, на мокрых от снега листах неясно, но угадывался отпечаток сапога.
Я прислушалась к завыванию ветра в спальне и, не услышав других звуков, быстро пересекла кухню. Окно в комнате оказалось вырвано вместе с рамой, и ледяной ветер беспрепятственно гулял по помещению. Из тумбы и сундука были вытащены все вещи, матрас с кровати скинули, и теперь его заметало снегом.
Я подскочила к кровати, нагнулась и вытащила чемоданчик. Кто бы ни приходил в этот дом пока нас не было, они оказались не очень умными сыщиками. Если бы заглянули под кровать, то непременно переворошили бы и содержимое чемодана.
Но одно было ясно — оставаться нам здесь больше нельзя. Даже если воры не придут снова, мы не можем оставаться в доме, который совсем скоро занесет снегом изнутри. Заколотить оконный проем нечем, разве что повесить простынь, но вряд ли от этого будет толк.
Я себя обманывала. Потому что сбегала из этого дома не потому что в нем холодно, а потому что чувствовала, что в него приходили вовсе не воры.
— Сонь, печенюшки откладываются, — я засунула пакет с продуктами в чемодан, отдала его малышке и, подхватив ее под руки, помогла вылезти на улицу через форточку. Выбралась следом за ней, и мы почти бегом побежали вниз по сугробам.
Дочка ничего не спрашивала, только еле слышно хныкала. У меня сердце разрывалось, но я ничего не могла сделать. Не знала, как успокоить собственного ребенка, потому что сама уже была на грани! Куда нам идти теперь? Я остановилась в начале улицы, взяла Соню на руки и, бросив чемоданчик у ног, погладила дочь по волосикам, торчащим из-под шапки.
— Милая, тебе понравились огоньки? — спросила я, но ответ и не ждала.
Соня плакала, и говорить не желала. Я же беглым взглядом осматривала вывески. Лавки, лавки, лавки… Кругом одни лавки! Словно весь городок только и делает, что тратит деньги. Я искала какую-нибудь гостиницу, или постоялый двор, или хоть что-нибудь, где можно было бы переночевать за несколько медяков, но на этой улице не было таких заведений.
— Прогуляемся еще вон туда, — я указала на поворот, ведущий на соседнюю улицу и, подхватив чемодан, зашагала в том направлении.
Я обошла почти все ближайшие улицы, и даже обнаружила большую площадь. Очень красиво украшенную, между прочим, и к счастью, Соня заинтересовалась большими ледяными фигурками. Перестала хныкать и теперь с широко распахнутыми глазами переводила взгляд с зайца на медведя, потом на волка.
Когда мой взгляд уткнулся в вывеску “Ночлег”, я даже сначала не поверила. Быстро моргнула, присматриваясь, но как оказалось, зрение меня не подвело. В деревянном покосившемся здании было множество окон, в некоторых из них мелькали тени. Надеюсь, это и есть гостиница.
Нам бы остановиться где-то еще хоть на сутки, а завтра с утра я обойду каждый дом в этом городке, но найду работу!
Дверь заскрипела, когда я ее потянула на себя, и сразу же в нос ударил едкий запах табака и алкоголя. Внутри оказалось, что у ресепшена находится еще и что-то вроде бара. Справа в конце помещения был камин, а рядом с ним два длинных стола и скамейки. За одним из столов сидели три мужчины. Они выпивали, шумели, хохотали, а один из них, не замолкая ни на секунду, самозабвенно рассказывал какую-то историю.
За стойкой стоял молчаливый мужик, внешностью ничуть не отличающийся от того лавочника, с которым мы уже познакомились.
— Вы сдаете комнаты? — спросила я, когда собралась с духом спустя пару минут. Хотела уже развернуться и уйти, но Соня уткнулась носом в мои волосы и засопела. Нет, она не заснула, просто привлекает к себе мое внимание.
Мужик недовольно глянул на ребенка в моих руках, и кивнул. Говорить ему, видимо, не позволяла спичка, которую он мусолил во рту.
— По какой цене? — сделала я еще одну попытку получить ответ и, о чудо!
— Пять серебряных за сутки, без ужина. С ужином — десять.
Так, Алена, думай, пять серебряных это сколько? Ай, черт с ним!
— Сколько это в медяках?
— Пятьдесят.
Пятьдесят… Это почти все что у меня осталось. Вряд ли я найду жилье дешевле, поэтому стянула зубами перчатку с руки, вытащила мешочек из кармана и, высыпав монеты на стойку, отсчитала ровно пятьдесят штук. Мужик смахнул их себе в руку, снял с гвоздика на стене ключ и протянул мне. Указал на дверь, что находилась слева.
— Комната номер двенадцать.
Я поблагодарила и двинулась на поиски комнаты. Она нашлась в конце коридора, проходя по которому я отчетливо слышала стоны, крики, ругательства. Закрывать Соне уши не было смысла, мы здесь будем находиться до завтрашнего утра, и что-то мне подсказывало, что межкомнатные стены совсем хлипкие.
Замок щелкнул, когда я провернула в нем ключ, и дверь отворилась внутрь. В крошечном помещении было маленькое квадратное окно без какой-либо занавески, и из щелей в оконной раме сочился холод. В углу справа стояла узкая деревянная кровать с видавшим виды постельным бельем. Когда-то оно было белого цвета, сейчас же желто-серого. Слева от двери находилась маленькая тумбочка для вещей, на ней же стояла глиняная чашка с огарком тоненькой свечи.
Я посадила Соню на кровать, и пока дочь снова не захныкала из-за громких звуков за стеной, которые ее пугали, принялась петь. Я пела ей песню о зайчишке в зеленом лесу за этот месяц раз пять, когда Олег запирал нас в комнате, а сам разносил квартиру. Он выбивал стекла в дверях, бил посуду, кричал, но не трогал ни меня, ни Соньку. До вчерашнего вечера.
Я быстро смахнула подступающие к глазам слезы. Спрятала чемодан под кровать, и опустилась на корточки перед дочерью, заканчивая пение. Соня улыбалась.
— Пойдем погуляем?
— Я устала, — пухлые губки скривились.
— Милая, маме нужно найти работу. Потерпи чуть-чуть, ладно? У нас все-все будет хорошо, но
