мир враги рода человеческого — тени и демоны, — но никогда не пыталась их себе вообразить. Отчего-то представились огромные кованые ворота прямо в небе, открывающиеся с медлительным скрипом. Какая глупость.
Тьме нет нужды вытирать губы, перепачканные кровью. Моей проклятой кровью. Тварь впитывает ее собой целиком. Иногда мне кажется, что эти привычные мне черты — губы и спрятанные за ними острые зубы — тьма сотворила специально, лишь подстроившись под привычное мне видение.
— Сколько тебе человеческих лет, светлячок? — словно подслушав мои мысли, шепчет насытившаяся тварь.
— Восемнадцать.
— Совсем дитя, — она играет моими волосами, как котенок, то поглаживая, то натягивая, отпуская за миг до болезненного ощущения.
— У людей это уже взрослый возраст. Совсем скоро родители отдадут меня замуж. У меня будет муж, будут дети… — я набираю воздуха в грудь и наконец-то выдыхаю. — Отпусти меня.
— Не могу, — шелестит тьма. — Ты моя.
— Отпусти меня. Это мое единственное желание.
— Выбери другое.
— Другого не будет.
— Другое! — тьма свивается кольцами, словно гигантская змея, раздувается, шипит. — Другое!
— Отпусти меня… — я сжимаю пальцами шершавый край колодца, пока деревянная бахрома не начинает впиваться в кожу. — Пожалуйста. Пожалуйста, Шей…
— Почему? — голос твари меняется, пропадает шелест, он становится…почти человеческим. Просто тихий приглушенный голос. — Тебе не нравится, что я не похож на вас? Я могу быть похожим, почти таким же, как…вы.
Тварь изменяется мгновенно. Раньше ей требовалось время. Сейчас — нет.
У него длинные черные волосы, такие мужчины у нас не носят, а глаза отчего-то бирюзового оттенка, хищный нос, кожа светлая, губы тонкие. Он почти похож на человека, но это только почти — тьма вырывается из этой привлекательной человеческой оболочки, скалится мне.
— Назови меня еще раз, как называла.
— Шей, отпусти меня.
Кусочек его тьмы живет во мне, я знаю, я видела — тогда, на площади, и потом, во сне. Нельзя сказать, что тварь зла, она просто очень разрушительна. От ее прикосновения может завять цветок или погибнуть зверь. Но если попросить, если захотеть, то и наоборот — ожить, распуститься, расцвести. Меня он не обижал, если не считать самого первого раза, когда мне было так больно. А еще тварь… она… оно… он…искушал меня. Постоянно. Словно читая внутри меня самые потаенные, промелькнувшие и забытые злые, мерзкие желания. И я сама не знала порой, кто из нас их хозяин.
— Шей, — тихо говорю я, как в забытьи, — Шей… Ты забыл договор?
Он дергается, словно от пощечины.
— И ты не можешь его разорвать.
— А ты можешь?
Мы молчим, и я первая признаю поражение.
— Я хочу, чтобы дочь моей сестры Асании Танита излечилась от простуды.
Тварь в пленительном облике черноволосого демона кивает и исчезает. На четыре седьмицы до следующего новолуния я свободна.
Год у нас в Тионе делится на семь месяцев. Прохладный и ветреный хладень скоро сменится холодным и темным морозем, сухая пожухлая трава по утрам будет покрываться сеточкой инея, мошкара, которая и в хладень решается порой вылетать и помучить людской народец, наконец-то угомонится в заранее уготовленных теплых норках и щелях. После сухого морозя наступает теплый и влажный светень, тут никакие календари нужны — начинает рано светлеть по утрам, вот и светень пришел. После в поля и в леса возвращается мягкая, живая зелень — месяц зленник поэтому так и назван. Снова вылетает назойливая мошкара, и обрадованное лесное зверье шустро снует по лесам. Зленник сменяет пестрень, пора цветов и грибов, а потом и самый жаркий теплень. Между тепленем и хладным месяц косный, начинающийся с покосных тихих дней и завершающийся первыми холодами.
В каждом месяце семь седьмиц. Раз в четыре седьмицы наступает новолуние. Это двенадцать — тринадцать раз в год. Много это или мало?..
— Та-ася! — кричит мать, обрывая мои немудреные мысли. — Отнеси служителю Томасу хлеба!
Старенький служитель Томас Валд жил в нашей деревне, сколько я себя помню. Да и отец как-то сказал, что других служителей на его памяти не было. Домик у него был простой, небольшой хозяйство — огородик и птицы. Все остальное, необходимое для жизни, старику приносили деревенские. Установленный когда-то порядок не давал сбоев, денег старику не платили, так у нас было не принято, а вот хлебом, молоком, мясом снабжали исправно, несколько раз в год кто-нибудь из мужчин брал служителя Томаса с собой в город и покупал одежду и книги, а иногда кто-нибудь приходил помочь с ремонтом.
Старый Томас мне нравился. Человеком он был незлобивым, общительным и по-своему мудрым, так что хлеб, булочки, пироги и лепешки я всегда носила ему с удовольствием — вот уж кому не было дела до сплетен о маленькой странной Вестае, вот кто всегда улыбался мне открыто и радостно…
Почему же сейчас все изменилось? После увиденного в городе мне не хотелось идти к служителю. Впрочем, перечить матери я не стала, послушно накинула теплый плащ, завернула в салфетку и холщовый мешок угощение и вышла в холодный пасмурный хладень. Идти на самый край деревни, мимо избы Гойба Теддера. Надеюсь, я его не встречу. А, собственно, почему? Именно он и его семья, насколько я могла понять, больше всего приглянулись моим родителями. После визита к семейству Гойбов ответный визит не заставил себя ждать. Мать строго-настрого наказала Северу и Телару не баловать, братья смирно сидели за столом и бросали на Теддера грозно-ревнивые взгляды.
Один на один мы столкнулись с без горсти женихом только в прихожей. Юноша улыбнулся мне.
— Какая ты, Веста, взрослая стала.
"Тая", — хотела поправить я — и не стала.
— Ты тоже вырос, Теддер. Высокий… такой.
— Зови меня просто Тед, что за церемонии.
— Хорошо, Тед.
Говорить было не о чем. Без горсти жених… Я сжала мешок с хлебом покрепче озябшими пальцами.
Служителя я увидела издалека — в традиционном синем плаще он стоял во дворе своей избы, пристраивая внушительного размера и явно тяжелый на вид мешок к груде похожих мешков, уже лежавших небольшой горкой у калитки.
— Светлого неба, лас Томас.
— Светлого неба, Таюшка, — откликнулся Томас и с пыхтением опустил мешок на сухую пыльную землю.
Я протянула мешок.
— Вот, возьмите, пожалуйста. Мать послала.
— Спасибо, Таюшка.
Следовало идти, но я отчего-то медлила, и служитель внимательно посмотрел на меня светлыми, какими-то выцветшими глазами.
— Как твои дела, девочка? Все ли в порядке?
Я хотела было кивнуть, но неожиданно для себя сказала:
— Я недавно была в городе и видела… Видела, как осудили и казнили женщину.
Служитель вздохнул.
— Да, в городах такое бывает.
— Расскажите мне, —
