Бежать — не вариант, голоса раздались слишком близко. К тому же в городе я не ориентировалась совсем, поэтому я подхватила мешок, повернулась на окрик, улыбаясь и прижимая к себе свою ношу как самую великую ценность в мире.
Это были не крестьяне, по крайней мере, на вид. И не матросы, но кто тогда? В городе есть люди, значит, перераспределение добра происходит при участии самих горожан. Трое мужиков, довольно крупных, выглядели они не агрессивно, больше озабочено. Если это некая городская полиция — мне несказанно повезло, но маску снимать было преждевременно.
Один из мужиков подошел ко мне и рванул мешок из рук. Я не сопротивлялась, но состроила огорченную физиономию. На это мужики не обратили никакого внимания, один из них хмыкнул, поняв, что мешок не завязан, сделал характерный жест, словно собирался вытрясти содержимое прямо на мостовую, потом передумал, опустил мешок на брусчатку, присел и принялся в нем копаться.
Досмотр он проводил вполне профессионально, выкидывая все то, что ему показалось не стоящей дрянью. Я следила за вещами ревностно, понимая, что двое оставшихся не у дел наблюдают за мной хотя бы краем глаза.
— Ну? — нетерпеливо спросил один из стоящих. — Есть что?
— Ерунда в основном, — буркнул ревизующий мои сокровища мужик и поднял голову. — Где взял? Ну? Что молчишь? — спросил он у меня. — Язык проглотил? Немой, что ли?
— А-а-ы.
Выдав эту жалобную речь, я указала рукой на какую-то тряпку. Что это было, я не имела понятия, но если я хотела двигаться дальше, мне нужно было собрать хотя бы часть барахла. Оно еще не раз меня выручит, если я сейчас смогу уйти целой и невредимой.
— Гляди, и впрямь убогий, — неподдельно удивился мужик. — Где взял? — рявкнул он, но не выпрямился. Я насупилась, потом, обнаглев, быстро наклонилась, схватила тряпку и прижала к груди, не забыв налепить на этот раз на лицо идиотскую улыбку полностью счастливого человека. Затем я, одной рукой продолжая держать трофей, другой указала куда-то, по моим прикидкам, в центр города.
Было скверно, что мужики никак не обнаруживали, кто они есть. Мне приходилось притворяться.
— Где достал? Тьфу, что с тебя взять, — проворчал мужик и поднялся. Я предусмотрительно отошла на шаг, не сводя взгляд с мешка. Мужик потерял ко мне интерес и обратился к подельникам: — Подобрал, наверное, с телеги какой. Тут обноски одни, ничего ценного.
— Странно, что он тут бегает, — заметил до сих пор молчавший мужик. Самый здоровый из них, заросший бородой по самые глаза. Опасность еще не миновала, и я не загадывала, что они будут делать через пару минут. — Может, голодный?
— Конечно, голодный, ну накорми его, — издевательски протянул второй мужик. — Брось его и пойдем. И дерьмо его брось.
— Мешок пригодится, — возразил первый и, к моему огорчению, все-таки вытряхнул из мешка все, что в нем было. И пока я примеривалась, как бы мне половчее заплакать, мужики развернулись и ушли. Я тут же упала на колени, сгребая в кучу свой спасительный хлам и поглядывая им вслед, но мужики даже не обернулись. Через несколько домов один из них замахал рукой, подзывая остальных, уже ушедших немного вперед, и все трое вошли в какую-то гостиницу или лавку. Вывеска на двери обреченно закачалась.
На мое счастье, в мешке была драная рубаха, в которую я собрала то, что поместилось. Остальное пришлось бросить посреди улицы, и я поспешила исчезнуть. Я не узнала, кто эти люди, но вряд ли патруль, скорее те, кто торопится вынести то, что не успели другие. Я добежала до первого узкого проулка и юркнула туда, пока меня еще кто-нибудь не заметил — второй раз мне могло так и не повезти.
Солнце взошло, и это стало понятно по тому, как резко потеплело. Только что меня потряхивало, а теперь я ощущала, как мне становится жарко, и сперва эта мысль меня испугала. Если я заболею, дни мои сочтены, лечить меня в эту эпоху некому даже в спокойные времена. Но нет — я приложила руку ко лбу, никакого жара, кроме солнца, которое палило где-то за крышами и через полчаса обещало подняться достаточно высоко и сделать мою жизнь еще более невыносимой. Например, жечь глаза.
Пока я шла, присматривала двери, похожие на ту, за которой скрывалось убежище группы Роша. Но та улица была торговая, богатая, эта нет, и стены низких двухэтажных деревянных домов в переулке были глухими, разве что на втором этаже цеплялись друг за друга узенькие балконы, и их назначение стало понятно, как только я вгляделась, что творится на брусчатке. Про башенки в замках и старинных домах я слышала, даже видела их на таких же тесных улочках европейских городов, здесь же люди не стеснялись и использовали для нужд организма балконы. То, что кто-то мог проходить внизу, и, скорее всего, не один раз проходил, их не тревожило абсолютно.
На соседнюю улицу я выглядывала с опаской — там слышались голоса. Я успела увидеть фигуру — женскую, судя по юбке, и услышала, как хлопнула дверь. Но город все равно оживал, оживал быстро, и, стоя в вонючем проулке, я поняла, какую ошибку я совершила, когда вышла на улицу в ясный день.
За женщиной появились другие люди. Сперва был похмельный стон, затем плеск воды, крики и разухабистый смех. Гремели ставни, кто-то уже дрался, я забилась обратно в проулок и прокляла Роша всеми словами, которые пришли мне на ум. Цензурными из них были только предлоги и местоимения.
Мне хотелось есть, подкатывала тошнота и желудок начало неприятно резать болью. Мимо проулка кто-то постоянно шлялся, я, переборов брезгливость и ругая себя за неосмотрительность и за то, что сунулась в город, не вызнав подробностей, пристроилась в загаженной выемке под балкончиком. Если бы кто-то в этот момент решил воспользоваться балкончиком по назначению — моя судьба была бы незавидна.
Единственный плюс во всем этом был — мне не потребовалось много времени, чтобы разобраться, кто эти люди и что происходит. Люди были пришлыми — они ругались, вопили, делили дома для грабежа, кто-то уже снаряжал лошадь, — и между собой они явно не ладили, но старались держаться в рамках. По крикам и ругани стало ясно, что они из разных деревень, но соотношение сил было примерно равным, и поножовщины не произошло.
По крайней мере, сейчас.
Искать укрытие здесь, на окраине города, а я предполагала, что это почти окраина, не было смысла. Сбылись бы самые мрачные предсказания Роша, и я вернулась на улочку, где меня встретили три мародера.
У судьбы дурное чувство юмора: я осторожно высунула нос и первое, что увидела, одного из старых моих знакомых, покидающего тот самый дом с вывеской, куда они заходили. На этой улице было еще спокойно — где-то визжало точильное колесо, задавая оптимистичный настрой, и негромко плакал ребенок, но людей не было.
Может, не стоит бежать из города, подумала я. Может, достаточно будет где-то укрыться так, чтобы продержаться, пока не придет подмога? Раздобыть еду, которой наверняка нет, потому что крестьяне, занявшие дома на соседней улице, тоже нуждались в хлебе насущном. Вдобавок к голоду остается риск пожара и антисанитарии, но, возможно…
Мысль додумать я не успела. Дверь неподалеку хлопнула несколько раз, плач ребенка стал громче, сначала я расслышала женские голоса — один визгливый, но неразборчивый, тихий, второй умоляющий, и слова я тоже не разобрала. Затем дверь захлопнулась, и один из голосов отчаянно заметался по всей улице:
— Пусти меня, Аннетт! Пусти, я же родня тебе!
— Проваливай со своим ублюдком! — каркнули ей в ответ грубым старушечьим басом. — Будет она еще тут строить глазки! И не вопи, пока тебя не отправили прямо в пропасть!
— Да будь ты проклята, старая карга, вместе со своей невесткой и сыном! — завопила женщина с улицы, и тут же из множества окон раздалось:
— Заткнитесь, вы, пока нас всех тут не перерезали!
— Чтоб вы сгорели со всем вашим хламом!
— Тебе первой и перережут горло, Жаннет!
Ставни никто не открывал настежь, но ругались из щелей увлеченно. Я чуть высунулась и посмотрела на происходящее: молодая женщина с младенцем, который даже плакать перестал, быстро шла в моем направлении.
