улыбнулась я, — я ищу сестру Клотильду. Брат Луи…
Оплеуха была не болезненной, но обидной. Человеколюбие не входило в число добродетелей местных служителей культа. Я сверкнула глазами, рука монашки дернулась, но на этот раз она сдержалась.
— Дерзкая какая, непочтительная, — прошипела она. — Обращайся ко мне «благочестивая мать» и глаза держи долу! Поняла?
Я кивнула. Похоже, лупить меня здесь будут все, кто дотянется, и при попытке бунта с моей стороны легче мне точно не станет.
— Пойдем.
Я уставилась в гладкий каменный пол монастыря и послушно пошла за монахиней. Справа открылась дверь, вышла юбка — я подняла голову, оценила мощную, как гренадер, женщину с ночным горшком в руках. При вида монахини женщина растеклась в приторной улыбке.
— Благословите, благочестивая мать!
Монашка небрежно махнула рукой в сторону женщины и посмотрела на меня. Значит, благословлять человека с горшком в руках — норма жизни, а за неуместное слово сразу по морде, приятный мир, что говорить. Взгляд монахини был такой суровый, что я попятилась в приоткрытую дверь.
— Куда? — осадила меня благочестивая мать. — Отребью тут не место! За мной иди!
И, думала я, теперь уже глазея по сторонам открыто, на кой черт вам здесь отребье, в частности я? Меня похитили и насильно удерживают — зачем, что за сходство, о котором говорили стражники и Арман, в чем мое счастье — в борделе? Очень странно, если к борделю имеет отношение монастырь. Тогда — принесут в жертву?
— Ну, что встала? — спросила благочестивая мать и указала мне на очередную дверь. — Заходи. Тут заночуешь.
Я пожала плечами и толкнула дверь. Помещение напомнило тюремную камеру — узкие лежаки вдоль стен, четыре женщины разного возраста, но все-таки молодые. Монахиня с силой захлопнула за мной дверь — я успела отпрыгнуть и подумать, что сейчас меня опять будут бить.
— Эдме! — закричала полулежавшая на лавке девица и вскочила. — Надо же, и тебя привезли! Вот глупая, — повернулась она к остальным, — совсем скорбная. Даже меня не узнает.
— И куда ее такую? — проворчала полная женщина — а нет, кажется, не полная, просто беременная. — Зачем они скорбную-то взяли?
— Похожа, может? — заметила самая старшая, посмотрела на меня, улыбнулась — люди тут умеют улыбаться, куда катится мир! — и полезла за пазуху. — Тощая какая, голодная, наверное. Кушать хочешь? Держи, — и она протянула мне кусок хлеба.
Да, если у меня и были сомнения в собственной умственной полноценности, то сейчас они укрепились донельзя. Я с жадностью схватила краюху, как оголодавший зверек, и так же жадно, давясь, принялась отщипывать от нее куски и засовывать в рот. Хлеб был несоленый, безвкусный, но мне казался пищей богов.
— Она добрая, безропотная, — рассказывала знакомая со мной прежней девица. — Работящая. Мать ее такая же была… Эдме лет десять было, как Марлен пьяный матрос за пролитую выпивку зарезал. Ну, госпожа Трише и оставила ее у себя, — невнятно тараторила девица, но мне информации хватало. — А куда дите? Не на улицу же выкидывать, все живая душа! Госпожа Трише ее кормила, а как Эдме подросла, сама зарабатывать стала. Она тихая, безответная, у нее то деньги, то еду отберут. Я сколько раз девкам космы трепала — мол, сироту забижаете, Покровительница благости лишит. А им что?
Женщины кивали и посматривали на меня. Я доела хлеб, и надо признать, он встал у меня комом в горле, но хотя бы перестал так сильно болеть желудок.
— Спасибо, госпожа, — произнесла я, и накормившая меня женщина засмеялась.
— Дите ведь совсем? — спросила она у моей знакомой. — Отпустят ее.
Я насторожилась.
— Да не дите, ей девятнадцать уже, — отмахнулась девица. — Но отпустят, какая из нее принцесса. Дохлая, неказистая, не поверит никто, и правда что как ребенок на вид, еще и дурочка.
— А из нас какая принцесса? — захохотала молчавшая до сих пор четвертая женщина. — Особенно из тебя, Соланж, с твоим-то пузом! А ты, Изабо, уже и забыла, как мужик-то выглядит, корова старая! Зато ты, Габи, наощупь половину королевства отличишь!
— Да-да, Этьена, мы все знаем, как ты мечтаешь надеть чужую корону, — протянула Габи так язвительно и злобно, что даже мне сделалось не по себе. — Учти, тронешь Эдме, мечтать будешь только о том, чтобы сдохнуть быстро и безболезненно. Поняла? — И она подала мне руку. — Иди сюда, Эдме, не бойся. Этьена баба умная, она меня злить не будет, правда, Этьена? Ей еще жизнь дорога.
Габи осторожно потянула меня за рукав, я подошла, и мысли мои были немного паническими. Какая принцесса? Ладно бы из меня, но Этьена права — из нас пятерых? Отребье, как верно заметила благочестивая мать, не ловят на улице, чтобы выдать за члена королевской семьи, и я машинально оглянулась на дверь.
— Ложись со мной, — грустно сказала Габи, — все равно не сбежишь. Все здесь заперто. Тебя отпустят, Эдме, не бойся. Ложись и спокойно спи.
Я села на лавку, позволила Габи уложить себя рядом с ней. Прожженая кабацкая девка обращалась со мной бережно, как с младшей сестрой, и это была не показуха, не попытка подмазаться, да и к кому? Я пристроила голову на подобии подушки, отметив, что Габи старается лечь так, чтобы мне было удобно на узком ложе.
Я не сбегу, но меня отпустят, поэтому мне нечего бояться. Если только…
— Этьена, я тебя предупредила, — громко сказала Габи. Кто-то невесело фыркнул, и Изабо потушила единственную свечу.
— Глупости, никто не ест людей.
— Тогда куда они все пропадают?
Я думала, что сна мне не видать, но, может, из-за того, что лежала неподвижно, боясь потревожить Габи, я заснула и спала на удивление крепко. Но я не удивилась, очнувшись черт знает где и услышав странные разговоры.
— А кто знает, куда они пропадают, Изабо? — Габи давно проснулась, я лежала на лавке одна, заботливо прикрытая то ли чьей-то юбкой, то ли куском ткани… — А тебе, Этьена, чего не сидится в Комстейне, а?
Я лежала с закрытыми глазами и упорно делала вид, что сплю. Что значит — никто не ест людей?
— Что я тут вижу? Работу с утра до ночи? — хрипло рассмеялась-простонала Этьена.
— В Астри, конечно, ты будешь на перине лежать, как госпожа, — ехидно согласилась с ней Габи, а я замерла. Астри? — Долго нас держать не будут, сегодня-завтра придут, посмотрят и вышвырнут. Соланж, ты ведь уже раз попадалась?
— Да такая же пузатая ходила, а Фелис уже пятый год идет… Они меня ищут, наверное, — вздохнула Соланж. — Рене опять меня побьет. Чего доброго, решит, что
