которую я видел настолько сильной, это…
Низкое рычание разрывает меня. Моя пара. Она моя пара. Господи, черт возьми, она моя пара, и она ранена, лежит в траве, корчится, изо рта идет пена, когда я падаю рядом с ней.
— Держись подальше! — кричит она. — Не подходи ближе, или я…
Я игнорирую ее, обнимая. Она кричит, как раненое животное, всхлипывая, когда я прижимаю ее к себе, и каждый звук глубоко ранит мою душу. Видеть ее боль — больше, чем я могу вынести. Видя ее боль, я разрываюсь на части. Я хочу ее. Даже сейчас, даже здесь, я хочу взять ее, но не буду, потому что мой инстинкт защиты сильнее даже инстинкта обладания. Ее страх ощутим. Я не знаю, это из-за меня или из-за раны. Мой зверь чешется под моей кожей, чтобы получить ей помощь.
— Больница, — умоляет она. — Змеиный укус. Я нуждаюсь…
Я уже бегу к своей хижине. Видел это раньше. Больница слишком далеко. Если я побегу туда, будет слишком поздно. Если найду ее телефон и вызову скорую, будет слишком поздно. Если я хочу, чтобы она жила, у меня нет выбора.
— Я спасу тебя. Ты должна мне доверять, — говорю я ей, перебегая на бег, моя скорость и зрение в темноте заставляют меня двигаться быстрее, чем любой человек или транспортное средство.
— Доверять тебе? — она вздрагивает от боли, подпрыгивая в моих руках. — Раньше ты не был на моей стороне. Если ты еще раз назовешь меня женщиной…
— Побереги дыхание, — рычу я. — Болтовня — твой враг. Не думай, что я не заткну тебе рот, потому что заткну.
Она смотрит на меня сквозь темноту, но делает так, как я говорю. Через несколько минут мы в моей хижине. Я выбиваю дверь одним толчком ботинка и вношу ее внутрь, бросая ее оружие на кухонный стол, и бегу по коридору к старой комнате Хорсы. Когда мы впервые приехали, мы построили эту хижину, чтобы жить вместе, но когда он начал говорить, что мы не такие, как эти люди, я больше не мог его видеть рядом со мной. Теперь комната используется для хранения заготовок мебели, в том числе прочного стола, который я убираю взмахом руки, инструменты и обрезки дерева, падают на пол.
Укладывая ее, я отворачиваюсь и медлю.
— С тобой все будет в порядке, — говорю я, пытаясь успокоить свой голос, когда мое сердце колотится о ребра. Если она умрет… Если я потеряю ее… Мой голос хрипит, когда я говорю. — Я исцелю тебя. Не шевелись. Кричи, если тебе что-нибудь понадобится, пока я не вернусь.
— Мой чертов герой, — бормочет она, и я напоминаю себе отшлепать ее за сарказм, когда она выздоровеет и поймет, кому теперь принадлежит. — Если я умру здесь из-за того, что ты отказался отвезти меня в больницу, я буду преследовать тебя.
Я прячу улыбку и бегу на кухню за тем, что мне нужно. Что-то, чтобы удалить яд. Что-то быстродействующее в качестве противоядия. Что-то, чтобы очистить и залечить рану.
Что-нибудь, чтобы занять ее умный рот.
Что-то вроде моего члена.
Концентрация на поставленной задаче отнимает все мое внимание. Работать над спасением ее жизни, пока мое тело отвечает собственными идеями, — это отвлечение. Мой член все время говорит мне, чего он хочет, особенно когда я отрезаю штанину ее брюк, чтобы добраться до раны.
Продолжай. Разрешь все. Возьми ее. Прямо здесь.
Я игнорирую эти мысли, осторожно извлекая яд, используя травы, чтобы успокоить и исцелить ее, пока они снижают температуру. Это нелегко, она кричит и вздрагивает и каждый раз убивает меня, но, в конце концов, худшее позади, и ее тело расслабляется, ее глаза закрываются на длинном выдохе.
— Я чувствую… — она обхватывает руками грудь, но не раньше, чем я замечаю, что на ее рубашке образуются двойные точки, заставляющие меня рычать и чувствовать вес моих яиц, свисающих низко. — Как ты это сделал? Я должна быть мертва, но я чувствую себя хорошо. Немного устала, но это все.
— Наша медицина не похожа на человеческую, — ворчу я, отворачиваясь, чтобы не смотреть на нее, чтобы не поддаться искушению.
— Так это правда?
— Что правда?
— Гейл сказала мне, что эта земля принадлежит Пакту, потому что двести лет назад они спасли город от болезней. Ты был там, да?
Я вспоминаю те ранние годы, когда мы прибыли на корабле и попытались найти место, которое мы могли бы назвать домом. Изгнанные охотниками с юга и востока, затем нашедшие землевладельца, достаточно жадного, чтобы продать его нам, и поселиться в Гавани Ульрика. Мы держались особняком, пока жители деревни не начали умирать.
Сначала нас обвиняли, пока мы не показали им настоящего хищника…
— Она сказала тебе, что это болезнь? — спрашиваю я, кладя руку на запястье Холли, щупая ее пульс, мягкие удары крови, текущей в ее венах, зажигают защитный огонь глубоко внутри.
— Да и нет. Она сказала, что в записи упоминается вампир, но даже с учетом того, что я видела, я не уверена, что могу поверить… — она замолкает, когда я поворачиваюсь, чтобы встретить ее взгляд. Читает ли она правду в моих глазах или чувствует потрескивающее электричество между нами, как и я?
Ее руки не двигаются с груди, и мне хочется сорвать с нее рубашку и уткнуться лицом в ее плоть. Отметить ее своим укусом, вбивая себя в ее тугую, спелую пизду.
— Тебе нужно отдохнуть. Я застелю постель свежими простынями. Ты будешь спать здесь, а я…
— Нет. Я не могу оставаться здесь… — ее голос становится паническим. Ее глаза бегают по комнате. — Я должна вернуться домой.
Я качаю головой.
— Я не выпущу тебя из виду.
— То, что ты хочешь, не является моим приоритетом, — она сверлит взглядом, опуская руки, давая мне возможность взглянуть на приз. — Ты не можешь держать меня здесь. У меня есть работа. Моя рация в моем крузере. Мой телефон тоже. Что, если я понадоблюсь моему дедушке?
Я прикусываю внутреннюю часть нижней губы. Мне нужно не спускать с нее глаз все время, с этого момента и до вечности.
— Это не тот риск, на который я могу пойти. Ты могла умереть. Я не позволю, чтобы с тобой случилось что-то еще.
— Я большая девочка, — усмехается она. — Я могу позаботиться о себе. Мне не нужен массивный женоненавистнический неандерталец, присматривающий за мной, в любом случае спасибо.
— По мне так ты не выглядишь такой уж большой, — комментирую я.
— Да что ты знаешь? Ты был бы
