Он был из Таров. Это очень влиятельная семья в Салии. Они будут претендовать одни из первых на трон, если меня не станет, — пояснила она, хотя Никандр уже об этом знал. — Точно так же было и тогда: если бы Ларель умер, они бы первые заявили права на трон… А увидев меня, он решил это сделать, видимо, раньше времени, — Ламия брезгливо поджала губы и поморщилась. — Не прошло и месяца споров и уговоров, как отец согласился отдать меня, семнадцатилетнюю принцессу, замуж за старика… своего ровесника, пьяницу, дебошира, глупца, от которого вечно воняло кислятиной от вина и прогорклым маслом. За женатого человека с двенадцатью детьми и внуками!
Конечно, я не согласилась. Так и сказала отцу, что он с ума сошёл, если решил, что я пойду замуж за подобное… нечто, — сдержалась Ламия от ругательства. Она металась из стороны в сторону, в голосе её было столько ненависти и жестокости, что Никандру становилось не по себе. Он даже был сосредоточен не столько на рассказе, сколько на эмоциях, которые она показывала. С подобной злостью она не говорила даже об отце. — И он меня запер! Отец меня запер в материнской башне! — Ламия неожиданно закричала. — Как мать меня запер! И не открывал! Проходили сутки, двое, трое. Мне несколько раз принесли еду и все! — с горечью сказала она и Никандр слышал в её голосе слезы обиды. Даже о побоях она рассказывала не так, будто со шрамами на ступнях смогла смириться, а простить трехдневное заключение — нет.
— Я не могла позволить отцу сделать из себя ещё одну мать. Я видела, что с ней случилось в тех стенах. Видела её безумие. И становиться ею не собиралась… Замуж мне бы всё равно выйти пришлось — я же принцесса, мне полагается выйти замуж и родить наследника. И через три дня заключения я решила, что лучше буду несчастной в браке, но королевой, чем сгнию в башне, как мать.
— Ты дала согласие?
— Дала, — кивнула Ламия, останавливаясь перед столом и встречаясь с ним взглядом. — Меня грела мысль, что он старый и скоро умрёт, как и отец. Утешала себя, что, когда они оба отправятся в мир иной, я останусь на троне одна. Сыграли свадьбу. Нас отправили в покои.
Никандр сцепил руки в кулаки и отвел взгляд, а она, словно не замечая его реакции, продолжала, смотря куда-то вперёд, но не видя того, что находится перед ней, будто перенеслась мыслями в ту ночь.
— Я понимала, что мне нужен сын для закрепления власти… Но он был такой противный, мерзкий. Опять напился… Я его попросила об отсрочке, сказала, что не готова.
Никандр резко поднял на неё шокированный взгляд, начиная понимать, почему её голос вдруг стал таким безжизненным.
— Только не говори, что…
— Он меня изнасиловал, — кивнула она, снова встречаясь с ним взглядом. — А я его задушила, — более сильным и уверенным голосом закончила она. — Простыней.
Потом позвала Рамилию и попросила принести крема и мази. Ими скрыла следы удушения и подняла крик, как будто только проснулась… Отец сразу понял, что это я сделала, — неожиданно радостно улыбнулась Ламия, — и испугался. Меня испугался… Правда, все решили, что Таров… Скандал поднялся, много криков было. Тело сразу унесли, никто и осматривать его не стал. Вскоре стало понятно почему: старшему брату моего покойного мужа я тоже приглянулась, и он пожелал жениться.
На этот раз я действовала более умно. Отправила Дарану в столицу за быстродействующим ядом, смазала им иглу и оцарапала нового муженька, когда смогла до него дотянуться. Так случилось, что это было у брачного алтаря, — веселье Ламии усилилось, хотя Никандру было не до смеха. — Потом был отец.
Он кричал на весь замок, что я убийца и Ведьма. Я долго не решалась этого сделать: одно дело обороняться, другое дело спланировать и убить отца. Какой-никакой, а всё равно родитель, — покачала она головой. — Но он кричал и кричал о том, что я убила своих мужей. Напивался и устраивал представления. И тут уже зашла речь о том, кто выживет: я или он. Если бы я этого не сделала, меня бы точно сожгли… Случайно получилось, что убила я его через тридцать дней после первой свадьбы. И тут же пошли слухи… Правда, я об этом ещё не знала. У меня были проблемы посерьёзнее: я забеременела, началась борьба за власть с аристократами… Что ты так смотришь?
— Ты забеременела от насильника, — медленно повторил шокированный Никандр.
— Я это пережила, — пожала плечами Ламия. — Если честно, я уже даже плохо помню, что было в ту ночь. Я смогла забыть её. Как сказала, в ту пору было много других проблем, поэтому раздумывать о произошедшем у меня времени не было. Надо было действовать. Быстро. Решительно. И очень аккуратно.
— Я не могу поверить, — продолжал качать головой король, со смесью жалости и ужаса глядя на неё.
— Никандр, — строго обратилась к нему Ламия, — это было пятнадцать лет назад. После этого со мной столько ужасов случилось, что та ночь перед ними меркнет. Я правда это пережила.
— Но ты его всё ещё ненавидишь, — заметил Никандр.
Ламия, задумавшись, покачала головой, будто пыталась подобрать слова:
— Не за это. Скорее за то, что он заставил меня сделать с сыном, — она устало, будто отчаянно вздохнула и села в кресло. — Когда Дамий родился, воспоминания о случившемся ещё были живы. Я не могла смотреть на ребёнка, он вызывал во мне такое же отвращение, как и его отец. После родов я подержала его на руках всего пару минут, надеялась, что почувствую эту материнскую любовь, о которой мне всю беременность вещала Рамилия, уверяя, что все мои страхи уйдут, когда я увижу его. Но ничего не произошло. Смотрела и вспоминала как он появился на свет.
Я терпела его рядом с собой несколько недель, но потом начала раздражаться из-за криков, из-за просьб Рамилии взять его на руки и в итоге выслала из замка. Отселила его с няньками в одну из усадеб в сутках езды от себя. И все наладилось: будто ничего и не было, — покачала она головой, а Никандр видел, как сложно дается ей каждое слово. Она сгорбилась, опустила взгляд в пол, будто ей резко стало нехорошо. — Мне приносили о нём доносы, Рамилию я отправляла к нему, чтобы она лично проверяла все ли в порядке, но сама не хотела его видеть. Меня больше интересовала политика, сторонники, враги, покушения… да те же волки в лесах Салии меня волновали больше, чем собственный ребёнок.
Теперь понимаешь? — поинтересовалась она, подняв на Никандра взгляд полный боли. — Я прекрасно понимаю свою мать, потому что сама была ею. У меня тоже был нежеланный ребёнок от насильника. Я вроде и его мать, вроде должна оберегать и любить, но смотреть на него без боли не могла…
Я понимала, что повторяю судьбу Махлат, отказываясь от Дамия, понимала и что он ни в чём не виноват. Он такая же жертва, как и я сама. Понимала, что он не должен нести вину за грехи отца. И прекрасно понимала, что такое быть брошенным ребёнком…
Где-то через полгода после его рождения, я начала заставлять себя навещать его несколько раз в месяц. Он уже к тому времени научился сидеть и начинал есть мягкую еду… а я только решила попробовать с ним познакомиться, — у Ламии по щеке покатилась слеза. — Я с ним гуляла, кормила его, училась одевать, купать… Я старалась не думать о том, что было, пыталась полюбить его. Думала, что если моя больная мать смогла это сделать для меня, почему я, здоровая, не могу то же сделать для собственного ребёнка?
Он начал меня узнавать, улыбаться мне, тянуться. Рамилия в его присутствии называла меня «мамой» и через несколько месяцев он тоже назвал меня мамой… Я учила его ходить, говорить… Но погоня за властью была для меня всё равно на первом месте. Да и простить оскорбления я никак не могла. Поэтому так и не перевезла его обратно в замок… а потом он заболел.
Простыл. Гулял с няней и попал под дождь. Красное горло, сопли, жар.
Я узнала об этом утром, но у меня были важные переговоры, и я отмахнулась: не страшно, отправьте к нему лекаря, всего лишь простуда. На следующий день мне доложили, что жар сбить не могут. Я послала в замок Рамилию. На следующее утро она прискакала перепуганная и усталая — скакала верхом, что в её возрасте и с её положением говорило само за себя. Она просила меня срочно ехать к Дамию и осмотреть его лично. Говорила, что он очень плох. Его лихорадит. Но я разозлилась: что у меня за лекари такие, если не могут сопли у ребёнка вылечить? И отправила её в столицу за лучшим целителем. Через два дня наутро она вернулась с телом, — Ламия закрыла рот рукой и передернула плечами, будто ей резко стало холодно.
