заерзала. Взгляд светлых глаз заметался по сидящем на поляне зайцам, а затем быстро начал заволакиваться поволокой слез.
— И этого с ушком ломаным? Всех заберешь? — Забывая о том, что сидит на руках у незнакомой нечисти, она с беспокойством разглядывала зелень горящих глаз, медленно оттопыривая дрожащую нижнюю губу.
— Всех, что на поляне. Проиграны они… А чтой-то ты, это… — Затих скрипучий голос, где-то взвилась в небо и истерично затрещала сорока.
— Плакать будет, что, не видел ни разу? — Второй пожал плечами, потряс мелкую барыню вверх-вниз, как матери колыхают зашедшихся младенцев. Видно было, что успокаивать он не обучен, а детский вой слушать не охоч.
— Дедушка леший, не забирай заек из дома, их детки ждут, ма-а-мыы… — На последнем слове голос ребенка перешел в протяжный тонкий вой, а сама она потянулась всем телом к озадаченному лешему. Хозяин местного леса ловко сбагрил ее к победителю на руки, добродушно хохоча. Подлил кипятка:
— Детки без мам с голоду помрут, мамы от горя на еду не взглянут и следом отправятся, на небе увидят своих маленьких…
— Что ты пень трухлявый мелешь… — Перехватывая воющего ребенка, Леший закряхтел, опустился на землю. Барыня не отстала, прижалась щекой к коре, пачкая ее слезами и слюной на равных. Тряслось, содрогалось маленькое тельце. — Да не трону я их, детеныш человеческий, пусть дома кукушкин клевер[3] жрут… А с тобой, окаем[4], играть больше не сяду и дорогу в мой лес забудь…
— Обеща-а-ай. — Тоскливо вышло, на одной ноте. Зато голова лешего затряслась в согласии так, что посыпались нежно-зеленые листья.
— Да полно, полно, сейчас отсырею весь. Вот же напасть ведьмовская, прийти б тебе позже.
— Лесавкой бы к себе прибрал? — Наслаждающийся собственным проигрышем, старый Леший хитро сверкнул глазами. Видно, угрозу и оскорбления всерьез не принял, забавляясь над древним другом.
— С такой лесавкой в родном месте жить боязно.
И в этот миг на опушку бесшумно ввалился отец с неожиданно притихшими псами. Впервые Варвара видела их такими — хвосты трусливо поджаты к брюхам, они не шли — ползли вперед, понукаемые грозным голосом.
При виде родного батюшки все внутри сжалось, задрожали губы.
Сколько раз он ей опорой и защитой был? Николай был для нее целым миром. С защищающими объятиями в стужу и пропитанным теплом голосом. Варвара помнила его таким — живым, спокойным. Хохочущим, катающим на широкой спине и целующим в щеку так звонко, что закладывало ухо. Не обращая внимания на застывших позади нечистых, она размашистым шагом направилась в его сторону, скользнула тонкими пальцами по мареву ледяной ладони, заискивающе заглянула в глаза. Не видит. Он всего лишь ее воспоминание. Как же тепло стало сердцу, как согрело его этим родным образом…
Медленно гордый, несгибаемый барин опустился на колени, понурил голову.
— Богатства и покоя вашим лесам, хозяева. Об одном вас попрошу, верните дочь, не со злого умыслу к вам направилась, по наивности детской.
Не успевшая ничего понять Варвара тут же оказалась в руках отца, молодой леший, стрелой метнувшийся к новому гостю, теперь нервно передернулся всем телом, а старый выпрямился, стал настоящим великаном, макушкой касающимся крон сосен.
— Что, и крестом не осенишь, не прогонишь? — В голосе почуялся злой рокот. Сколько же люда обижало хозяина Леса, сколько гнало?
Николай вскинул вверх голову, встретился с огнями глаз.
— Не на своей я земле, волю хозяина чтить должен. Коли так я поступлю, какой пример дочери дам, как совесть в лес зайти позволит?
Изумленно засвистело в ветвях, заскакали по деревьям белки, перекинулись на хозяина, прячась в зелени бороды.
— Чудной ты мужик, Николай Митрофаныч, будто не их племени-роду… И как под ведьмину руку тебя попасть угораздило? Вон, ребенок-то твой все унаследовал, через морок, что через муравейник вышагивает, голоса наши слышит, когда мы того не желаем. Настоящая ведьма растет, сильная. Хочешь, сослужу службу, помогу убрать колдовство за невеликую плату…
Прижимая к себе успокаивающегося ребенка, барин поднялся с колен.
— Значит такова моя судьба. Величайше благодарю, но мне нынешняя жизнь по душе, не прошу избавления.
Короткий кивок, звонкое детское «не забудь про обещание, дедушка» и поляна померкла, выцвела. Растворились тихо переговаривающиеся лешие, пропали заляпанные карты и стадо зайцев.
Ей пора бы проснуться, но что-то не пускало, тянуло взгляд к противоположной стороне опушки волоком.
Пока Варвара не увидела высокий силуэт в тенях — широкий разворот плеч, платина светлых волос. И глаза. Серые, морозящие внутренности, убивающие.
Это сон. Всего лишь сон, открой глаза.
Крадучись, не отводя от нее внимательного взгляда, Самуил вышел на опушку.
— Я устал за тобой бегать, Варвара. — В голосе громадная глыба усталости, а поступь плавная, хищная.
И барыня с ужасом поняла, что он настоящий — коснись пальцами, обморозятся подушечки. Вокруг Брусилова вилась черная дымка, сохла трава там, где он ступал.
Колдовством он пробрался в ее сознание и теперь сокращал расстояние. Так ступает тощий, оголодалый за зиму волк, увидевший на поляне вышедшую на первые травы косулю.
— Ты сам виновен в своей усталости. — Она невольно сделала шаг назад, Брусилов тут же замер, сжались в кулаки руки. — Сколько это будет длиться, Самуил? Когда же ты наконец поймешь и отступишь? Я ничего тебе не обещала, я не стану с тобою связывать свою жизнь! — Звонкий голос перешел в надрывный крик, на последнем слове Варвара запнулась, попыталась отшатнуться, прижимая руки к горлу в тот миг, как мужчина сделал резкий выпад вперед. Запястья обожгло болью.
Он сжимал свои пальцы на ее руках так, словно желал переломить надвое, словно боялся, что она из этой хватки выскользнет, сбежит. Скользнул жесткими пальцами вверх, к предплечьям, встряхнул так, что нелепо дернулась голова, выбивая из глаз ослепительно яркие искры. Варвара шумно выдохнула, взгляд уперся в пылающие злостью глаза. В безумные. Самуил не хотел ее слышать, никогда не хотел.
— Ты лишена выбора с того самого мига, как твоя мать заключила договор с моим отцом. Ты не имеешь права отказать с тех пор, как вываляла мое доброе имя и честь в грязи. Если будет нужно, я убью или спущусь за тобой в само адово пекло, но ты будешь подле меня, ты станешь Брусиловой.
— Ты болен, Самуил, это ненормально, слышишь? — Взгляд Варвары заметался по ожесточившимся, обезображенным злостью чертам. Сколько же сил нужно приложить, чтобы коснуться… Пальцы нерешительно приподнялись, замерли у скулы, Брусилов напряженно следил за ними невероятно расширенными зрачками. Каменный. Словно неживой. Только крупная вена взбухла на лбу, да хриплое дыхание выдиралось из-за плотно стиснутых зубов. — Это не любовь, ты ведь толком меня
