Он попытался залезть в ее мысли, но она долгим взглядом посмотрела в его глаза и передала ему слова – совершенно отчетливые и абсолютно непонятные: я знала, что была права. Все это время это был кто-то другой. И Дамон почувствовал, что, несмотря на боль, Елена испытывает глубокое удовлетворение.
– Я повредила плечо, – она подняла правую руку, чтобы потрогать его, но Дамон ее остановил.
– Оно было вывихнуто, – сказал он. – Какое-то время поболит.
– И еще лодыжку… Но кто-то… Я помню, что была в лесу, посмотрела вверх, и там был ты. Я не могла дышать, но ты порвал траву и взял меня на руки… – Она в изумлении уставилась на Дамона. – Ты спас мне жизнь?
Эта фраза прозвучала как вопрос, но на самом деле вопроса там не было. Она просто удивлялась тому, что казалось ей невероятным. А потом она заплакала.
Первая слезинка ребенка, впервые испытавшего страх одиночества. Чувства неверной жены в тот момент, когда муж застал ее с любовником.
А может быть, плач молоденькой девушки, которая узнала, что ее враг спас ее от смерти.
Дамон заскрежетал зубами в бессильной ярости. Мысль, что Шиничи, может быть, подсматривает за ними, ощущает чувства Елены, пожирает их… – она была невыносима. Шиничи сделает так, что Елена все вспомнит, в этом он не сомневался. Но так и тогда, чтобы это позабавило его больше всего.
– Это моя работа, – жестко сказал он. – Я дал клятву.
– Спасибо тебе, – всхлипывая, проговорила Елена. – Нет, пожалуйста, не отворачивайся. Я серьезно. Ойййй – тут есть бумажные салфетки – или хоть что-нибудь сухое? – Ее тело снова затряслось от рыданий.
В идеальной ванной оказалось множество бумажных салфеток. Дамон взял их и вернулся к Елене.
Он отвернулся, а она сморкалась, не переставая плакать. Не было зачарованного и чарующего духа, не было неумолимого и загадочного борца со злом, не было опасной кокетки. Была лишь истерзанная девушка, задыхающаяся, как раненая лань, и всхлипывающая. Как ребенок.
Его брат, разумеется, нашелся бы, что ей сказать. А он, Дамон, понятия не имел, что делать, – разве что он точно знал, что готов убить за это. Шиничи узнает, что это такое – связываться с Дамоном, если в дело вовлечена Елена.
– Как ты себя чувствуешь? – отрывисто спросил он. Никто не посмеет сказать, что он воспользовался ситуацией, – никто не посмеет сказать, что он сделал ей плохо только для того… чтобы использовать ее.
– Ты дал мне свою кровь? – недоуменно спросила Елена, а когда он бросил быстрый взгляд на руку с закатанным рукавом, добавила: – Нет-нет, просто я уже знаю это ощущение. Это было, когда я только… снова вернулась на землю после того, как была духом. Стефан давал мне свою кровь, и в конце концов я… запомнила это ощущение. Это очень тепло. И немного не по себе.
Дамон развернулся и посмотрел на нее.
– Не по себе?
– Ощущение переполненности – вот здесь, – она прикоснулась к шее. – Мы думаем, что это симбиотические штуки… для вампиров и людей, которые живут вместе.
– Ты хотела сказать, для вампира, который обращает людей в вампиров, – жестко сказал он.
– Да, только я не обратилась, когда еще была наполовину духом. Но потом… я опять стала человеком, – она икнула, изобразила жалкое подобие улыбки и снова принялась работать щеткой для волос. – Я могла бы попросить тебя посмотреть на меня и убедиться самому, что я не стала вампиром, но… – Она сделала легкое беспомощное движение.
Дамон сел и представил себе, что испытывал тот, кто ухаживал за Еленой, когда она была духом-ребенком. Образ казался мучительно заманчивым.
Он решился.
– Ты сказала, что тебе не по себе. Ты хотела сказать, что теперь я должен взять немного твоей крови?
Елена отвернулась, потом снова посмотрела на него.
– Я сказала, что я благодарна тебе. Я сказала, что у меня ощущение… переполненности. Просто я не знаю, как еще поблагодарить тебя.
Дамон учился владеть собой несколько столетий. В противном случае он сейчас бросил бы что-нибудь через всю комнату. Он не знал, что делать, – смеяться или плакать. Она предложила ему саму себя в благодарность за спасение от страданий, от которых он должен был избавить ее, но не смог.
Но он не был героем. Он не был таким, как святой Стефан и не собирался отказываться от главного из всех возможных вознаграждений, в каких бы условиях его ни предлагали.
Он хотел ее.
Мэтт отчаялся разбирать улики. Единственное, что он понял: что-то заставило Елену пройти мимо дома Дунстанов и амбара и ковылять все дальше и дальше, пока она не добралась до помятых и изодранных зарослей ползучих растений. Они свисали с пальцев Мэтта, и это напоминало ему о нехорошем ощущении щупалец жука, обвившихся вокруг его шеи.
А после этого не было вообще никаких следов. Словно прилетела летающая тарелка и своим лучом подняла Елену на небо.
Он двигался то в одну сторону, то в другую, пока не потерял из виду заросли ползущих растений и не заблудился в глубинах леса. При желании он мог бы представить вокруг себя любые звуки. А также что фонарик светит уже не так ярко, и в его луче появился нехороший желтоватый оттенок…
Занимаясь поисками, Мэтт старался как можно меньше шуметь, предполагая, что, быть может, идет по следу кого-то, кто этого совсем не хочет. Но теперь внутри у него что-то рвалось наружу, и его способность сдерживаться слабела с каждой секундой.
Когда же оно вырвалось, Мэтт поразился не меньше, чем должны были бы поразиться потенциальные слушатели.
– Елеееееееенаааааааа!
Еще в детстве Мэтта приучили читать перед сном молитвы. На этом его знания о церкви, в общем-то, заканчивались, но он жил с ощущением, что есть Кто-то или Что-то, присматривающее за людьми. Что непонятно как и почему, но это придает смысл всему происходящему.
Весь прошлый год эта вера подвергалась серьезной проверке на прочность.
Но возвращение Елены из мертвых сняло все сомнения. Оно словно бы доказало истинность всего того, во что ему хотелось верить.
«Ты ведь не стал бы возвращать ее нам для того, чтобы через несколько дней забрать обратно? – мысленно спросил он, и этот вопрос на самом деле был формой молитвы. – Ты ведь не стал бы? Не делай так».
Дело в том, что сама мысль о мире без Елены, без ее искорки, ее сильной воли и ее умения влезать в самые безумные истории – а потом выпутываться из них еще более безумными способами – была невыносима. Эта потеря была бы слишком велика. Мир без нее будет раскрашен в грязные серые и коричневые тона. Не будет красного, как на пожарных машинах, не будет ярко-зеленого, как перья попугая, не будет лазурного, серебряного – и золотого. Не будет золотых искорок в бездонных лазуритовых глазах.
