Поэтому мы просто обмениваемся любезностями, и Холли отправляется своей дорогой, чтобы посмотреть, как идет тренировка на песчаном берегу, а я собираюсь вести Дав на утесы. Финн уже готов вернуться в лавку Дори-Мод, чтобы получить какую-нибудь работу.
— Слыхала, с каким акцентом он говорит? — спрашивает Финн.
— Я не глухой родилась.
— Если бы я был Гэйбом, я бы отправился вместо материка прямиком в Америку.
Это заявление полностью портит мое только-только ставшее хорошим настроение.
— Если бы ты был Гэйбом, я бы тебе так врезала!
На Финна это никак не действует. Он ласково треплет гриву Дав, прежде чем зашагать прочь.
— Эй!.. — Я останавливаю его и забираю из пакета еще два пирожных. — Вот теперь можешь идти.
Финн бодро топает к лавке Дори-Мод, ужасно довольный тем, что в руках у него — еда. Я держу пирожные в одной руке, а другой беру поводья Дав и веду ее в сторону утесов. Я думаю о том, что сказал Джордж Холли насчет еды: она кажется вкуснее в воспоминаниях. Мне это кажется поразительным и странным высказыванием. Значит, у тебя есть не только то мгновение, когда ты пробуешь нечто вкусное, но и достаточно много времени впереди, чтобы этот вкус превратился в воспоминание. Мое будущее не настолько определенно, чтобы я могла позволить себе гадать, каким станет его послевкусие. Но в любом случае прямо сейчас ноябрьское пирожное доставляет мне огромное удовольствие.
Шон
Я уже поджидаю Пак, когда она добирается до верхней дороги на утесах. И я здесь не один; около двух дюжин туристов устроились на камнях, наблюдая за мной и Корром с такого близкого расстояния, на какое у них хватает духа. Пак оглядывает их всех, и взгляд у нее такой яростный, что некоторые удивленно отшатываются. После вчерашнего вечера я не знаю, чего от нее ждать. Я не знаю, как к ней обращаться. Я не знаю, чего она ждет от меня или чего я сам от себя жду.
Пак кивком здоровается со мной и сует мне в ладонь ноябрьское пирожное. Мы молча жуем под пристальными взглядами туристов, а потом вытираем липкие пальцы о траву.
Пак кривит рот, взглянув в сторону зевак.
— Дав такая робкая рядом с водяными лошадьми.
— Ей и следует такой быть.
Пак яростно таращится на меня.
— Но для бегов в этом мало пользы.
Я присматриваюсь к ее мышастой кобылке. Та, конечно, остро ощущает присутствие Корра, но не выглядит слишком уж напуганной.
— Она не обязана их любить, — говорю я. — Хотя некоторая доля уважения прибавит ей скорости. Но только в том случае, если ты сама не боишься, что она испугается.
Я вижу, как Пак переваривает эту мысль, направляя свой ум в нужную сторону. Ее глаза прищуриваются, когда она взглядом изучает Корра, и я гадаю, вспоминает ли она в этот момент нашу скачку над обрывом.
— Себе-то я могу доверять, — говорит наконец Пак.
Она смотрит на меня так, будто задала вопрос, но если это действительно вопрос, то ответить на него может только она сама.
— Готова работать? — спрашиваю я.
И мы работаем.
Корра ничуть не утомил вчерашний галоп, и лошадка Пак тоже свежа и полна энергии на пронизывающем ветру. Мы кружим рядом и порознь, переходим с галопа на рысь и обратно. Я гоню Корра вперед, пока он не отвлекается окончательно, — и тут же Пак внезапно оказывается рядом с нами, и уши ее мышастой кобылы настороженно шевелятся. Мы скачем бок о бок, не ради гонки, а просто ради движения самого по себе.
Я забываю, что это работа, забываю, что до бегов остается всего несколько дней, забываю, что Пак сидит на простом островном пони, а я — на кабилл-ушти. Ветер гудит у меня в ушах, на губах Пак играет легкая улыбка, и мои руки ощущают привычный вес Корра…
Я не замечаю, как проходит больше часа, но в конце концов должен остановить Корра. Я не хочу перегружать его. Пак тоже останавливает свою маленькую Дав. Я вижу, что Пак хочет что-то сказать, ее рот уже приоткрывается, — но это мгновение сразу же улетает. И в результате Пак просто повторяет мои же собственные слова: — Увидимся на утесах завтра?
Пак
Шон ждет меня на следующий день, и на следующий, и на следующий. Я думаю, что уж в воскресенье-то точно его не увижу, поскольку никогда не встречала его в церкви Святого Колумбы, и потому не знаю, где он может быть, если не ходит туда. Но когда после мессы я поднимаюсь на вершину утеса, Шон уже там, и его взгляд пристально следит за происходящим на пляже.
Мы наблюдаем за тренировкой внизу, лишь изредка обмениваясь словечком-другим, а на следующий день уже снова сидим в седлах. Иногда мы скачем рядом, иногда расходимся далеко, настолько, чтобы лишь видеть друг друга. Я то и дело возвращаюсь мыслями к тому, как большой палец Шона прижимался к моему запястью, и мне грезится, что он прикоснется ко мне снова.
Но в основном я думаю о том, как Шон смотрит на меня — с уважением, — и мне кажется, что это, пожалуй, дороже всего остального.
И чем дольше я наблюдаю за тем, как Шон и Корр чувствуют себя вместе, тем яснее мне становится: для Шона будет просто невыносимо потерять Корра.
Но оба мы ведь не можем выиграть…
Шон
Всю неделю мы скачем вместе, и мне трудно даже вспомнить о моих постоянных занятиях с Корром на песчаном берегу.
Да, мне не хватает одиноких утренних проездок по песку, но не настолько, чтобы отказаться ради них от общества Пак. В иные дни мы почти не разговариваем, поэтому я далее не понимаю, в чем тут разница. Ведь нам с Корром тоже никогда не были нужны слова.
Значит, вся суть в том, чтобы не спеша прогуливать Корра, делать то, что он и без того хорошо умеет, и час за часом наблюдать за тем, как Пак выдумывает все новые игры для Дав, чтобы поддержать в той интерес к работе. «Сенной» живот Дав уже исчез, то ли от регулярных тренировок, то ли от лучшего питания. И Пак тоже меняется — теперь во время скачки я вижу в ней некое спокойствие. Больше уверенности и меньше самоуверенной нетерпеливости. Перемены в лошади и всаднице, которых я впервые увидел у линии прибоя всего несколько недель назад, просто поражают. И я уже не спрашиваю себя, почему тренируюсь рядом с ней.
Не знаю, в какой именно момент я осознаю настроение Корра; не то чтобы он настойчив, но уже делает попытки заигрывать, а Дав держится рядом с нами. Несмотря на долгие часы обучения. Несмотря на то, что Корр — водяной конь.
Я резко останавливаю Корра. Он с нарочитой неловкостью спотыкается, замедляя шаг, отставая от кобылы, и я слегка подергиваю поводья, напоминая ему, что я пока здесь. Пак не сразу замечает, что я отстал. Она разворачивает Дав. Бока ее лошадки тяжело вздымаются, ноздри раздуты, но уши игриво насторожены.
