они очень нравились…
— Это твой рисунок. То есть твоего двойника из моего мира, — объяснила я.
— У меня в твоем мире есть двойник? — изумился Данила. — Мы очень похожи?
— Как клоны. И при этом абсолютно разные.
— Теперь я понимаю, почему ты так удивилась, когда в первый раз меня увидела. А мы… то есть вы… были близко знакомы?
— Нет-нет, — быстро ответила я. — Мы вообще только накануне познакомились. Ты… то есть он… в деревню к бабушке приехал — к Настасье Андреевне. На этюды.
— Значит, в твоем мире я все же стал художником? — заинтересовался Данила. — И как мои, то есть его, успехи на этом поприще?
— Не знаю, — промямлила я.
Даниле тем временем пришло в голову еще одно занятное предположение:
— Если в твоем мире есть мой двойник, то, получается, в моем мире где-то есть твой?
В сердце немедленно проснулась ревность… к самой себе? Неужели он хотел бы меня, то есть ее, найти?
— Не знаю, — повторила я, стараясь сохранять спокойствие. — Возможно, мое появление на свет было возможно только в моей реальности. А возможно, у нас у всех есть двойники во всех существующих мирах, проживающие разные варианты одной и той же жизни. Подозреваю, что этого нам узнать не дано, и проследят за этим те самые могущественные силы, которые сейчас выпроваживают нас из параллели.
— Так ты веришь, что пожар и колодец — это козни неких злых сил? — недоверчиво спросил Данила.
— Да, верю, — твердо ответила я. — Помнишь, ты же сам мне рассказывал, как стал кузнецом, и что дед отдал за это остаток своей жизни? Ты же поверил в эти неведомые силы. Они не злые и не добрые, они просто обеспечивают равновесие всех миров и реальностей. А мы своим присутствием здесь это равновесие кардинально нарушаем.
— Не только мировое, — медленно произнес Данила. — Ты нарушила и мое личное равновесие, а теперь я сам должен помочь тебе уйти из мира, который я до сегодняшнего дня считал единственным. Уйти навсегда, безнадежно и безвозвратно.
Я молчала, упорно уставившись в камень, боясь, что стоит мне оторвать взгляд, как я кинусь ему на шею. И, несомненно, разрыдаюсь, и признаюсь в том, что мой мир теперь там, где он. И что я не представляю, как буду жить в реальности, в которой его совсем нет. Но камень определенно придавал мне твердости.
— Скажи, пожалуйста, а если бы ваши поиски не уперлись в монолитную скалу, и проход нашелся, ты бы ушла в тот же день? Без прощаний и объяснений? — осведомился Данила.
— Я не знаю, — прошептала я. — Все это слишком сложно.
— А мне, наоборот, теперь кажется, что все очень просто, — горько сказал он. — Просто и понятно. Это чужой для вас мир, я — чужой для тебя человек. Летний романчик из страны чудес. Забавно. Что ж, я обещал помочь, и сделаю все, что смогу.
Он спустился по склону, не попрощавшись. Что ж, наверное, так лучше. По крайней мере, для него. Разочарование охлаждает чувства не хуже зимней вьюги. А что до меня — мне уже ничего не поможет.
Ведь пора уже признаться себе, что случилось то, о чем я даже мечтать себе не позволяла. Я встретила Его. Того, кто существовал лишь где-то в глубочайшем подсознании, как нечто прекрасное и недостижимое. Как единорог, или ангел, или исполненные предвыборные обещания. Хотя сознание безжалостно высмеивало сей призрачный идеал, и саркастически шутило, что истинная любовь существует лишь в киносагах для девочек-подростков (от тринадцати до шестидесяти пяти лет). А жизненный опыт разумно замечал, что любить надо того, с чьими недостатками можно смириться, а они, как известно, у всех свои.
Но, как оказалось, он существовал во плоти (и весьма привлекательной, надо заметить). Тот самый, из подсознания. Без недостатков. Не вампир. Не инопланетянин. И, похоже, он не на шутку заинтересовался моей скромной персоной. А я внезапно поняла, что, черт возьми, до этого жила лишь наполовину, и лишь рядом с ним почувствовала, насколько полной и насыщенной может быть жизнь. Как будто раньше все вокруг было черно-белым, и лишь сейчас заиграло невероятным буйством цвета. Когда я находилась рядом с ним, меня охватывало чувство абсолютного и полного счастья. Плохо лишь то, что я так же отчетливо понимала, что без него счастливой быть уже не смогу, и жизнь моя снова станет бесцветной, только теперь я буду болезненно ощущать отсутствие красок.
Так что же с ним не так, с моим прекрасным принцем, вернее, кузнецом? Ах, какая-то мелочь! Он всего лишь живет в другом мире, куда меня занесло непонятно как. И этому миру я весьма не по вкусу, настолько, что меня гонят отсюда в шею. А в моей реальности я заочно приговорена к пожизненному одиночеству, потому что ни один мужчина не будет тем, кого я встретила на перекрестке миров. Боль предстоящей разлуки заставляет сердце замирать в ледяном ужасе, но вот в чем парадокс — с этой болью я бы не согласилась расстаться ни за что на свете.
С того дня мы будто подвели черту под нашими отношениями. Данила сдержал слово и делал все, что было в его силах, чтобы помочь нам. Он разъезжал по соседним деревням и ненавязчиво расспрашивал о цыганской гадалке, использовал все свои связи и знакомства, но пока все было тщетно. Мы зависли в параллели, в напряженной неопределенности. Даже столбик термометра замер — стояла невыносимая жара, и в любое время суток он упорно показывал +32. Больше всего повезло коровам: кондиционеры на ферме поддерживали комфортную температуру, и многие селяне не отказались бы в те дни поменяться местом с буренками. Макс и Костя забросили все дела и целыми днями валялись в теньке, время от времени обливаясь водой из бочек. Деревенские жители последовать их примеру не могли: посевы требовали ежедневного полива, а домашняя скотина — кормежки, дойки и прочего ухода. Но все быстро приспособились жить по новым правилам: на работы выходили с восходом солнца, часов в пять утра, а с полудня селение замирало в прямо-таки испанской сиесте.
Зато каждая ночь, приносящая долгожданную свежесть, превращалась в праздник с песнями и плясками под гармошку почти до рассвета. Зачастую люди с гуляний отправлялись прямо
