темной, пыльной, душной камере, я жадно разглядывал Дарину на снимках в газетах — блестящую, улыбающуюся, раскованную, такую свободную и чувствовал, как будто у меня выдирают сердце.
От ощущения своей беспомощности, которого у меня никогда не было и которое было унизительно.
От невозможности что-либо изменить.
От того, что я все равно, несмотря на ту пропасть, что пролегла между нами, люблю ее.
Люблю.
И готов упасть к ее ногам.
Главная женщина в моей жизни. Другой не будет.
Лишь она одна.
Она навсегда.
И все-таки, черно-белые газетные снимки это, конечно, не то. В журнале будут детализованные цветные изображения. Крупные, яркие, качественные. Наверное, Дарина дала «Ореолу очарования» интервью.
Надеюсь, изображений там будет побольше…
С такими мыслями я разорвал конверт, и он выпал у меня из рук.
В глаза бросился заголовок: «Самая блестящая пара сезона: дочь графа выходит замуж за наместника севера».
И изображение на обложке: Дарина рядом с Уэйсом Когманом.
На ней роскошное алое платье с вырезом, на который я стараюсь не смотреть. Темные волосы забраны в сложную прическу.
Карие глаза сияют.
Она улыбается, как королева, и издевательски смотрит прямо на меня, в то время как Когман придерживает ее за талию и влюбленными глазами смотрит на нее.
Почти полномера посвящено этой будущей роскошной свадьбе, которую планирует посетить сам король.
Нечего удивительного.
Два года прошло.
Пора бы блестящей наследнице Бейлиса устроить свою семейную жизнь.
В журнале действительно очень много ее изображений — очень красивых, ярких, четких изображений.
Но везде рядом с ней — он.
Ее чертов наместник жених!
Дарина выходит замуж.
Как бы мне не сдохнуть от боли прямо сейчас?
За кое-кого поперспективнее меня. Кое-кого, кто не потерял свою должность, уважение коллег и свободу.
Кое-кого, кто не сидит в тюрьме.
Я, конечно, понимал, что у нее есть поклонники — об этом писали и в прессе. Но она никогда никого не подпускала к себе близко. Если бы подпустила — то об этом, однозначно, написали.
Рядом с ней крутился этот рыжий музыкант, брат Когмана, но мне казалось, ничего серьезного у Дарины с ним нет.
И вот…
Глубокая боль пронизала меня насквозь, погрузила в свой черный мрачный океан, вывернула наизнанку, вышвырнула из реальности, оплела, захватила без единой возможности сопротивления.
Я швырнул «Ореол очарования» об стену, так что он разлетелся по камере ворохом цветных листов. На каждом была она, она, она…
Резко развернулся и ударил стену кулаком.
Потом еще раз, снова и снова.
Дракон внутри взвился в мучительном, гневном, яростном рыке, словно ему в самое сердце вогнали раскаленное копье.
Два года прошло с момента моего заключения, и вот…
Она выходит замуж за другого.
Наивно было думать, что Дарина так и останется одна…
Я молотил голыми руками кирпичную стену и кровь на костяшках меня только раззадоривала.
Смотрел на улыбающуюся довольную рожу наместника, который обнимая мою любимую, скалился с листа под ногами и меня просто рвало.
И тут…
Я остановился.
Склонился над оторванной страницей.
Мне почудилось.
Просто не может быть.
На этом изображении Когман обнимал Дарину, и пола его камзола поднялась, открывая жилет и висящую цепочку брегета.
Серебряные часы-брегет — мало ли у кого могут быть такие?
Я схватил страницу и поднес ее к свету, который падал из коридора, впившись взглядом в наместника.
Вернее, в его часы на серебряной цепочке.
И хотя их было видно достаточно плохо и смазано, у меня было драконье зрение, потому, как следует напрягшись, я разглядел.
На циферблате был выгравирован знакомый череп с рубиновыми глазами.
Это были они.
Часы из моего кошмара.
Те самые часы, которые убили моего отца.
Выдохнул и досчитал до десяти, восстанавливая дыхание, а потом подозвал охранника:
— Передай коменданту тюрьмы, что я согласен.
— Серьезно? — тот сразу оживился, засуетился. — Ты же говорил, что никогда не станешь выступать на потеху толпе?
Я прикрыл глаза, и передо мной, как наяву, встало лицо Дарины.
А перед ней качались, словно маятник, проклятые часы с черепом на циферблате.
— Обстоятельства изменились.
За большим обеденным столом завтракали двое.
Я и мой отец.
Два года прошло, а я все никак не могу привыкнуть, что теперь у меня есть семья.
И никак не могу забыть глаза графа Родогаста Бейлиса, когда он впервые меня увидел.
Покончив с Лиансом Рэтборном, я сразу же попросила аудиенции у графа.
Переживала, волновалась. Кусала губы.
Вдруг он меня не узнает?
Вдруг рассердится, объявит самозванкой и вышвырнет из своего кабинета?
Но вот он вошел.
Спокойный и слегка недоуменный.
Не ожидающий, что его ждет.
Что за девушка пожелала с ним увидеться? Какая-то Дарина Лефевр, курсантка Академии Полицейского ковена.
Что ей было нужно?
А я стояла у окна, и меня просто трясло.
— Чем могу быть полезен, леди Дарина? — вежливо поинтересовался граф.
И тогда я обернулась.
Перемена в нем была мгновенной и сокрушительной.
Спокойствие разлетелось, как сломался лед на Омроводе, когда я освободила своих демонов.
Глаза Родогаста стали медленно наполняться слезами, и он упал в кресло.
— Ленора… — бессильно выдохнула он. — Ленора, это ты?
— Папа, — прошептала я и тоже зарыдала в три ручья. — Папа…
Выслушав мой рассказ о коварстве Жанны, и о том, что меня раскололо надвое и отбросило в чужой мир, отец поверил мне безоговорочно.
Обнимал так крепко, что мне было тяжело дышать, и плакал, повторяя:
— Счастье мое… Моя маленькая, любимая девочка… Да как же это? Что же ты пережила…
Он даже не стал заказывать магическую экспертизу — я была настолько похожа на свою мать, что родство не вызывало вообще никаких сомнений.
Общественность в подробности нашего воссоединения посвящать не стали. Отец сказал — ни к чему рассказывать о том, что я прибыла из чужого мира, что была Бьянкой Кастро.
Бьянка исчезла, затерялась в Замшелых Долинах. И никому до этого не было дела. А пуще того — ее приемной семье.
Кастро действительно сейчас было ни до чего, и уж точно не до раздражающей сиротки.
Картежник выполнил свое обещание и обобрал виконта Кастро до нитки, отобрав даже его титул.
Некогда богатые и знаменитые, Кастро остались без гроша в кармане и стали побираться по родственникам.
Двоюродный брат моей приемной матушки Филомены выделил им в своей деревне какую-то халупу — в ней теперь мое приемное семейство и влачило нищенское существование.
После нашего разговора папа никак не мог выпустить меня из объятий и рыдал, как ребенок.
Но совсем иное произошло с
