последний момент сумев-таки удержать язык за зубами. И снова поклонилась, сама себе напоминая колодезный журавль.
— Но ты хоть довольна? Всё получила, чего хотела?
Оставлять элву в покое Её Величество явно не собиралась. И, главное, непонятно, что ей нужно. Послать бы её ракушки сушить.
— Да, Ваше Величество, я довольна. Ваша щедрость…
— Оставь, — отмахнулась Арика, — тоже мне, щедрость. Что заработала, то и получила. А как поездка, как Натери?
— Увлекательно, — заверила Лан, которой вдруг неожиданно стало всё равно. Вот совсем всё равно. Чхать на всех и вся. — И поездка, и Натери. Последний особенно.
— Огрызаешься? — улыбнулась королева, показав мелкие, но ровные зубки. — Это хорошо. Значит, не совсем тебя Грех подмял. Я искренне рада. Потому что ты мне нравишься. Кстати, знаешь, за что он такое прозвище заработал?
Кайран отрицательно мотнула головой. Она даже и знать этого больше не хотела.
— У моего Даймонда удивительный талант, — мурлыкнула Арика, водя пальчиком по краю бокала. — Он мгновенно просчитывает любого элва. Мгновенно узнает, как сам Натери говорит, «любимый грех», страсти и страстишки. В общем, больные места. И играет на них просто виртуозно. А тебя он на чём поймал?
А есть смысл спрашивать? Сама же знаешь ничуть не хуже своего Греха. На ответственности. На жалости и сострадании. На тщательно отрицаемом, но от этого не менее глупом женском желании нравится. На одиночестве.
Нет, это не страсти и даже не страстишки. Но больные места точно. Очень болезненные. И очень слабые, уязвимые. Мешающие.
— Да, он виртуоз, мой Грех, — снова улыбнулась Арика, прикрыв глаза. — Ну что ж, я благодарю за помощь. Жаль, что ты не хочешь остаться. Но каждому, наверное, действительно своё. Езжайте же, аэра Кайран. И знайте, что наше благословение с вами.
Лан поклонилась — слава всем духам, в последний раз. И не заметила, как шевельнулась портьера за её спиной.
Даймонд отступил, задев локтём аэру в ослепительно-алом платье. Но даже извиниться не успел.
— Аэр Натери! — вцепилась остренькими ноготками в его рукав вроде бы обиженная дама. — Как же я рада вас видеть! Вы снова где-то пропадали по вашим таинственным делам, оставив нас буквально сиротами. При дворе так скучно-о. Просто умоляю, станьте моим партнёром в картах. Всем, кто с вами играет, сказочно везёт!
— Ну, я же настоящий виртуоз в игре, — усмехнулся Грех, накрывая лапку аэры своей ладонью.
Глядя в напряжённо выпрямленную спину уходящей Лан. Натери знал — она не обернётся.
Иногда бывает и так. Вы встречаетесь. И ещё даже не поняв, какого цвета её глаза, как изогнута верхняя губа и заплетены волосы, понимаешь: ну, здравствуй, судьба…
Да наверное, случается и так. Но бывает по-другому. Вспомнишь, как именно? Ха! Как будто забывал. Что усмехаешься, рожа? Можно подумать, ты мне нравишься. Но никого другого тут нет, терпи. Твоё здоровье!
Мне восемнадцать лет — восемнадцать! — втолковывали, будто трон достался брату по ошибке. Что Натери необразованный варвар, не понимающий выгоды. Не разбирающийся в политике, не видящий дальше своего носа. Но я же другой, меня воспитывали лучшие умы Герронты. И ещё советники короля, сам король, сын короля, любовница короля, его мать и тётка. Умей любимая легавая короля говорить — и она бы воспитывала. А как по-другому? Узкое Горло — это тебе не просто пролив между материком и Островами. Это стратегический объект. И Архипелаг — не груда скал, а экономико-политико-военное преимущество, чтоб им потонуть…
Налить? Давай налью, у самого пусто.
Вот до сих пор одного не понимаю: стоит гордиться, что восемнадцать лет держался? Или это меня на цепи восемнадцать лет держали, дожидаясь удобного момента? Да и духи с ними, какая теперь разница? Главное, что он настал, момент этот. Аран увяз по самые уши, грызясь со всеми, до кого дотянуться мог. А тут как раз у братика юбилей, главы кланов собрались. Всего-то и нужно открыть двери, когда все упьются. Ну, может, ещё отвернуться вовремя. Всё же резня — это не то, что хочется в кошмарах видеть. А наёмники, до времени в пещере под островом прячущиеся, побоище знатное устроили бы.
Ну да. Скажешь кому — сдохнут от хохота. Малявка, обдирающая юбку, решает судьбы государств. А ведь решила же, паршивка! Имей Герронта проход по Горлу, хренов бы тачку Сейла получила, а не победу при Караге [18]. Может, сейчас и не было уже никакого Арана. Ну, за здоровье Её Величества Арики. Пусть её судьба никогда не зависит от девчонки.
Помнишь, о чём подумал, когда увидел это рыжее недоразумение? Конечно, помнишь, был же там. Не подумал даже, а очень живенько себе вообразил. Вроде и не видел никогда детей с размозжённой головой. А, поди ж ты, мозги, лезущие из-под сломанных косточек, представились мигом. Может, и что похуже. Хотя, мала она для «похуже». Да ладно, и так хватило.
И будто щелчком камешки сдвинула. Уже кругом и не какие-то абстрактные элвы, до которых мне дела нет. Реальными они все оказались. И тот самый трон, на котором братец рыжую задницу устроил, увидел тоже. Живописная картинка получилась. Ступени, залитые кровью, заляпанные дерьмом. Трупы — женщины, дети. И я весь в белом.
Короче, двери так и остались закрытыми. И всё из-за одной малявки.
Давай, выпьем. Вот чего у нас сейчас много, так это вина. Хоть топись.
Второй раз… Нет, когда я встретил её второй раз, ни единой мысли про какое-то там предназначение не мелькнуло. Впрочем, в третий тоже. Не педофил же, в конце концов! Но второй раз было гениально! Достойно пера трагика. Чего морду кривишь? А то я не знаю, что ты это вспоминать не рвёшься. И зря. Очень стимулирует любовь к жизни.
На каком это острове я очутился? Не Таллесс, точно. И не Гхарре. Что-то поменьше, но с портом. Да неважно. Главное, что тогда твёрдо решил сдохнуть. А чего ещё остаётся? Никому не нужен, никто не любит, податься некуда. Денег — ни монеты. Через дырки на штанах задницу видать. Примостился на солнышке, жду, когда всё кончится…
С чего это тормозить? Такие воспоминания стоит и залить. Думаешь, тебя корчит, а мне приятно? Ладно уж зубами скрежетать. Пережили. Благодаря ей и пережили.
Сколько Нопаль тогда было? Лет десять, что ли? Не больше — это точно. Худая, как ветка, голенастая. И косички по-прежнему торчали. Только подлиннее стали. Сама — углы сплошные: коленки, локти да рёбра. Зелёная, словно горох. Рука на перевязи, на лбу ссадина. И сабелька
