Каласамкарсини,
Дурга,
— Ты мой, — говорит Богиня, и колени Персиваля подламываются.
— Ты наш, — подтверждают шакалы, отступая в тень.
— Я ваш.
Сопротивляться бессмысленно. Но можно попросить. И зло бывает милосердным.
— Пожалуйста.
Она смотрит в потерянную душу, и взгляд ее — клеймо.
— Пожалуйста. Спаси. Ты можешь.
Она отворачивается и идет к столу. Идет по крови, которой море, но словно по воде. И рябь стирает божественные следы.
Махадэви,
Бхавани,
Бхаирави
Богиня, наклонившись, проводит руками по волосам Дорри, вторая пара ныряет в грудь, вытаскивая сердце. Сжимаются украшенные перстнями пальцы и разжимаются.
Губы прилипают к губам.
Кровь мешается с кровью.
Sa etan panca pasun apsyat —
purusam, as'vam, gam, avim, ajam…
Славься, Кали чудотворная!
— Ты мой, — напоминает она, возвращая бьющееся сердце в грудь. — Помни.
Да о таком забудешь разве?
Ее прощальная улыбка прекрасна.
— …получилось…
— …чтобы эта идиотская придумка сработала? Да я скорее в чудо поверю! Ульрик, лежите, вы тоже потеряли немало крови. Думаю, следует послать кого-нибудь в лавку. А наш друг совсем расклеился. Господи, Фэйр, да он плачет! Вот уж никогда бы не подумал, что подобные особи столь эмоциональны…
Напиться бы. До беспамятства.
Или просто посидеть где-нибудь.
Минди пришла в себя от резкой вони, и отмахнулась, выбивая из рук Уолтера Баксли флакон с нюхательной солью. Флакон покатился, рассыпая мерзопакостное содержимое по полу, а Баксли понурился.
Интересненько, а он откуда здесь взялся?
И где это "здесь" находится?
В голове сумятица-сумятица, как в папенькином гардеробе, только вот никто не придет порядки наводить. Жаль. И гудение это еще, будто Минди шмеля проглотила.
Она закрыла глаза, сосчитала до десяти и снова открыла. Ничегошеньки не изменилось.
Уолтер Баксли играл с золоченой крышкой от часов, и цепочка свешивалась между пальцев хвостом дохлой крысы. За спиной Баксли виднелась стена и край окошка, мелкого и какого-то грязного.
— Вам лучше будет лежать, Минди, — сказал Баксли, когда Минди попыталась сесть. Вот уж нет! Должна же она понять, где находится и что вообще случилось!
Уолтер не стал упрямиться, протянул руку и поддержал.
— И где я?
Определенно, в комнате. Крохотной такой комнате и очень скудно обставленной. Кровать. Стул. Столик с кувшином и тазом для умывания. Ночной горшок, задетый случайно ногой, звякнул, как…
…как что?
Минди не помнила. Пнула еще разок. Прислушалась. Вздохнула.
— Больница святой Бригитты.
В больницах Минди отродясь не бывала.
— И боюсь, что именно мое непозволительное поведение стало причиной тех крайне неосмотрительных поступков, которые в конечном результате привели вас сюда.
Она что, в обморок грохнулась?
Руку жжет. Минди с удивлением поглядела на красное пятнышко, потрогала и хотела ногтем поскрести, но Уолтер не позволил.
Пальцы у него холодные и сухие, как шкура медянки. И глаза такие же, холодные, сердитые.
Совсем все непонятненько!
— И я надеюсь, что вы примете мои извинения и заверения в том, что… — он откашлялся, дернул воротничок рубашки, ослабляя узел шейного платка. — В том, что я не стану принуждать вас к браку даже…
— Что даже? — поинтересовалась Минди, заворожено уставившись на россыпь красных пятнышек на рубашке и сюртуке Уолтера.
Кровь? Его ранило? Или кого-то другого ранило?
— Даже с учетом ситуации.
— Я ничего не помню, — призналась Минди. — Совсем ничего.
— Что ж… — диск выскользнул из пальцев, но Уолтер ловко поймал его левой рукой. — Иногда это счастье.
Для кого как. Вот Минди дыра в голове нервировала почти также, как сам Баксли, слишком уж отличный от себя прежнего.
— Я был груб.
Это она помнила. И то, что веером его хотела приложить. И то, что из дому сбежала. А потом вот раз и пустота. Только звякает в голове что-то, как будто кто-то в ней по ведру лупит. И ведро это качается, выплескивает красное-вязкое на глаза.
— Вы — неосмотрительны. Вы потерялись. Перенервничали и… попали сюда.
Лжет. Красиво, почти также, как прежде, когда в саду разговаривал, только сочинил бы иную историю: что-что, а нервишки у Минди крепкими будут.
— Леди Фаренхорт весьма расстроилась.
— У вас руки в крови.
— Что? Ах это… просто пришлось провести одну операцию.
— Успешно?
— Да. Хотя это и странно. За сегодняшний день случилось много странного. Но главное, я нашел вас.
Если он встанет на одно колено и опять запоет про женитьбу, Минди точно чем-нибудь тяжеленьким приложит.
— Вы разрешите навестить вас?
Разрешит, конечно. Должна же она узнать правду!
— …безусловно, я всецело разделяю ваши гнев и возмущение…
Лорд Фэйр сидел боком к камину. Сполохи пламени скользили по правой стороне лица, левая же пряталась в тени, и массивный нос служил границей между ними. Ульрик смотрел на нос и еще на брови, куда угодно, лишь бы не в глаза.
Ведь если ты смотришь в кого-то, то кто-то смотрит в тебя. И как знать, что он увидит?
— …однако обстоятельства дела таковы, что при всем моем желании, я не позволю…
Вялые губы выплевывают слова. Прыгает кадык над шейным платком, узел и складки которого по-прежнему совершенны.
Будто не было вызова и краткого допроса, что прервался столь же неожиданно, как и начался.
Не было сумасшедшей скачки, во время которой Ульрик пытался понять, что происходит, но от его вопросов отмахивались.
Не было подвала. Безумца с девицей на плече.
Выстрела и пули, вошедшей в старый камень больничной стены в миллиметре над головой гиганта. А взъерошенный ворон на его плече не кричал:
— Никогда!
— …и вы должны радоваться…
Ульрик пытался радоваться, как пытался слушать лорда Фэйра. Впрочем, первое, в отличие от второго, было необязательно.
Внутри холодно. Дыра под сердцем, точно его вытащили, а потом сунули обратно, не слишком заботясь о том, чтобы зарастить рану.
Кровью пахнет.
Выпил уже пинты две, но мало. Это потому что кровь ненастоящая.
— Суда не будет, — Ульрик заставил себя повернуться к камину. Жар огня ощущался столь же четко, как холод древних стен. — Вы это хотите сказать? Ублюдок, который пытался убить…
— …но не убил!
— …моего брата…
— …и вашу сестру, о существовании которой вы предпочитали не распространяться…
— …останется безнаказанным?
