— Некоторые, а потом и остальные.
Некоторые, а потом и остальные. Мадригал кивнула, и они вместе представляли себе другую жизнь не только для себя, но и для остальных рас Эреца. И весь тот месяц, пока прятались и любили друг друга, мечтали и планировали, они и сами уверовали в то что говорили, словно так и должно было бы быть: будто они были первыми ростками, предназначавшиеся для чего-то грандиозного и волшебного. Они не знали что или кто этим движет — Нитид или светочи, а может, нечто совсем иное, но эта сила жила в них, чтобы принести умиротворение их Миру.
Теперь, когда они ломали птичьи косточки, то надеялись, что смогут осуществить свои мечты. Они понимали, что невозможно вечно прятаться в роще и предаваться мечтам. Нужно было приложить немалые усилия, чтобы воплотить это в жизнь; они были только в самом начале пути к их осуществлению, с такой страстью верили в это, что они возможно сотворят чудо, если бы не были преданы.
— Акива, — выдохнула Кару, ощутив свою целостность.
С того момента, как они сломали косточку, прошло всего несколько секунд, но за этот промежуток времени к ней вернулись прожитые годы, что она не помнила. Семнадцать лет назад Мадригал прекратила своё существование. Всё, что произошло после, было уже другой жизнью, но тоже принадлежало ей. Она была Кару, но она была и Мадригал. Она была человеком и химерой.
Она была воскресшей.
Внутри неё всё бурлило, будто два сознания пытались соединиться воедино, объединяя воспоминания, переплетаясь, как пальцы рук.
Она видела свои хамзасы и знала, что сделал Бримстоун. Вопреки Тьяго, приговорившему её к полному уничтожению, он каким-то образом сумел сохранить её душу. И из-за того, что у неё не могло быть жизни в её собственном мире, он дал ей жизнь здесь, в тайне от всех. Но как же он смог утаить её воспоминания от неё самой? Воспоминания той жизни, которую она прожила как Мадригал — он собрал их и вложил в косточку, и сохранил их для неё.
До нее вдруг дошло, что в их последнюю встречу с Айзилем, когда он предложил ей зубы ребенка и она отказалась их брать, что он имел в виду.
— Как-то раз он взял их, — сказал старик, а Кару тогда не поверила ему.
Теперь-то она ему верит.
Воскресшие — ревененты, создавались для сражений, их тела заклинались из полностью выросших коренных зубов. Но Бримстоун создал её тело из зубов ребенка, человека, дал ей имя надежды и жизнь, далекую от войны и смерти. Её заполнила нежная и глубокая любовь. Он подарил ей детство, мир. Желания. Искусство. Иссу с Язри и Твигой, которые всё знали и помогали ему; прятали её. Любили её.
Скоро она с ними увидится и больше не отойдет ни на шаг от Бримстоуна, не испугавшись ни того, что он сердится или его внушающего трепет физического присутствия, как это было прежде. Она обнимет его и, наконец, скажет спасибо.
Она перевела взгляд от своих ладоней (от одного чуда к другому) на Акиву, стоявшего перед ней. Он всё еще стоял в шаге от кровати, на которую еще минуту назад они рухнули, и Кару поняла, что ощущение целостности возросло из-за того, что ей пришлось разделить с ним в другой жизни, в другом теле. Она дважды влюбилась в него. Теперь она любила его двойной любовью, и от это было почти невыносимо. Она смотрела на него сквозь призму слез.
— Ты сбежал, — сказала она. — Ты выжил.
Она подскочила с кровати, бросившись к нему, вспоминая каким он был, его тепло.
Нерешительность, а потом его руки крепко обняли её. Он ничего не говорил, только обнимал, раскачиваясь взад-вперед. Она чувствовала, что его трясет, что он плачет, и его губы на своей макушке.
— Ты сбежал, — повторила она, всхлипывая и в то же время смеясь. — Ты спасся.
— Я выжил, — прошептал он глухим голосом. — Ты спаслась. Я не знал. Все эти годы, я не смел и предположить, что…
— Мы живы, — сказала Кару в оцепенении.
Вдруг она ощутила, как её наполнило нечто удивительное, ощущение того, что их легенда осуществилась. У них был свой мир. Это место, что даровал ей Бримстоун, это была одна половина её дома, другая же ждала её за порталом в небесах. Оба этих дома могли принадлежать им. Ведь могли?
— Я видел твою смерть, — сказал Акива, беспомощным голосом. — Кару… Мадригал… Любовь моя.
Его глаза, его выражение лица. Он выглядел так же, как и тогда, семнадцать лет назад, стоя на коленях, когда его заставили смотреть её казнь.
— Я видел твою смерть, — снова повторил он.
— Знаю. — Она очень нежно его поцеловала, вспоминая тот его душераздирающий крик. — Я помню всё.
* * *
Как и он.
Под капюшоном палача: монстр. С балкона на происходящее взирают Волк с Военачальником. Толпа заходится в неистовом реве, она жаждет кровавого зрелища. Монстры повсюду, превращая его мечту о мире, которую он лелеял с Баллфинча, в насмешку. Из-за того, что один из них тронул его душу, он имел глупость поверить, что все эти чудовища достойны этой мечты.
И вот она стояла в кандалах — одна; его единственная — её крылья были изуродованы, их обрезали. Их мечта исчезла. Вот что они делали со своими же сородичами. Но его прекрасная Мадригал даже теперь была преисполнена достоинства.
Он беспомощно, в ужасе смотрел на то, как она опускается на колени. Кладет свою голову на плаху. "Невозможно", криком надрывалось сердце Акивы. Это не может быть явью. Воля, тайна, что были на их стороне… где они сейчас? Шея Мадригал такая уязвимая, её гладкие щеки на раскаленном черном камне, и высоко поднятое лезвие, готовое обрушиться в любую секунду.
Его крик был истошен. Он рвал его изнутри. Внутри всё жгло болью. Он пытался взывать к этой боли, чтобы обратить её в магию, но был слишком слаб. Волк предвидел это: даже сейчас Акива был окружен солдатами, направившими на него хамсазы, и он захлебывался в страданиях, которые они ему причиняли. Тем не менее, он попытался, и толпу будто всколыхнуло волной, когда у них под ногами задвигалась земля. Эшафот качнулся, палачу пришлось сделать шаг, чтобы не упасть, но этого оказалось недостаточно.
От усилий сосуды в его глазах полопались, и они налились кровью. Он все еще кричал. Пытался.
Лезвие ярко сверкнуло и опустилось, Акива упал вперед на руки. Он был опустошен. Любовь, мир, чудо: всё исчезло в один миг. Надежда, человечность: их не осталось в нем.
Осталась только месть.
* * *
Клинок был огромен и сиял, как луна.
Удар — и Мадригал была обезглавлена.
Она осознавала свое отделение от плоти.
Она всё еще существовала. Существовала, но не во плоти. Ей не хотелось видеть позорное падение своей головы, но с этим она ничего не могла поделать. Сначала её рога зычно ударились о помост, а затем раздался глухой звук удара плоти, прежде чем голова осталась лежать на месте (рога не дали ей укатиться).
