Асхелека.
До самого рассвета она не смогла отключиться даже на секунду. Воспоминания нахлынули, как океанская волна, сразу накрыли с головой, и осталось только захлёбываться — детскими запахами, детским горем, обидами, страхами. Застигнутая разблокированной памятью врасплох в разгар боя Тхорна с шаггитеррианцами, Асхелека тогда не могла и не хотела разбираться в том, что на неё свалилось. Она в панике запихнула всё, что вспомнила, в огромный воображаемый шкаф, плотно закрыла дверцы и заперла их.
Все последние дни дверцы потайного шкафа поскрипывали, но не распахивались настежь — слишком много важного происходило в её жизни в настоящем, чтобы думать о прошлом. Асхелека была полностью поглощена Тхорном, своими чувствами к нему и их слиянием. И она ещё долго могла бы не думать ни о чём, кроме него — если бы только он оставался рядом.
Но теперь, когда она осталась совершенно одна, лежащая на земле в каком-то богом забытом шаггитеррианском посёлке, Тхорн внезапно оказался далеко — далеко, даже мысленно Асхелека никак не могла к нему подобраться. А горькие воспоминания появились тут как тут.
Первое, что подвело её — запахи. Сильно пахнущая горькая трава мигом вернула в детство, и Асхелека увидела себя, вспомнила. Она босая, в простеньком шаггитеррианском детском платье. Ноги тонут то в грязи, то в пыли — зависит от сезона. Она много бегает и смеётся, играет с другими детьми. Мальчишки дерутся. Она помнит боль в постоянно разбитых коленях и вкус материнского молока на губах. Мать кормит её грудью очень долго — до пяти лет.
Других детей не кормят так часто и много, как её. У Асхелеки всего вдоволь: фруктов, хлеба, материнского молока и материнской любви. Её постоянно крепко обнимают, и целуют в обе щёки тёплые губы, и она в ответ целует маму: «я тебя люблю. Я люблю тебя больше всех».
Другие взрослые выпрашивают продукты у них с матерью. А у них еда от высокого красивого инопланетянина. Он приходит редко, не чаще раза в неделю, и надолго не остаётся, но приносит с собой много еды. Он не смотрит на ребёнка, никогда не разговаривает и не играет с ней. Асхелека не понимает, что это её отец.
Её детство абсолютно беззаботно. Она помнит запах цветов и травы, прохладу после дождя. Вкусную еду, сладкий долгий сон рядом с мамой, её крепкие нежные объятия и заботу, весёлые игры с другими малышами. Ослепительную радость от яркого солнца после долгой зимы. Восторг от первой грозы летом. Наслаждение от купания и беготни по траве. Она любит всех, она любима и счастлива.
А потом всё меняется, в одночасье. Её забирают от матери без предупреждения — это очень страшно, она плачет, шаггитеррианка в таком же ужасе, они обе кричат, очень страшно и громко, но тот человек не слушает. Он что-то прижимает к лицу Асхелеки, и она засыпает.
Просыпается в незнакомой комнате и первым делом зажимает уши. Но пугает её не шум, а оглушающая тишина. Прежде ни в селе, ни в лесу ей не приходилось сталкиваться с таким абсолютным отсутствием звуков, как в запертой каюте космического корабля, на котором она с отцом летела на Горру. Но то был лишь первый раз, когда она ощутила себя незащищённой, потерянной. Вскоре это ощущение стало постоянным.
Через два дня её жизнь началась заново. Она узнала другой язык, узнала о телепатии. Узнала, что бывает другая еда, поражающая бесконечным разнообразием, что бывают другие платья, из роскошного шёлка ярких цветов, что бывает обувь и ленты для волос. Асхелека научилась спать в мягкой кровати, вставать по будильнику, носить много одежды и мыться каждый день, а также чистить зубы, расчёсывать волосы и учиться, учиться, учиться. Отец не оставлял ей времени даже поплакать, не то, что поиграть, а на любой вопрос о маме говорил, что её уже нет и никогда не будет. Постепенно она перестала плакать и спрашивать.
Потом Асхелека узнала о горианских наказаниях в уводах. Отец наказывал её сначала очень часто. Кроме того, он часто кричал и сердился на неё, и она очень пугалась и плакала. Постепенно она поняла, как избегать этого, научилась угадывать его настроение, не злить. Правила были простыми, но нельзя было забывать о них: никому не показывать волосы, не произносить шаггитеррианских слов, не снимать туфли на людях, не упоминать о маме и о доме.
К тому моменту, как она пошла в школу, Асхелеке уже казалось, что она жила на Горре всегда, а тяжёлая скорбь по дому ушла глубоко в подсознание — она больше не осознавала, что всё ещё скорбит. Просто привыкла к тому, чтобы всегда чувствовать чуть больше грусти, чем другие дети. Она не понимала, как тяготит её необходимость скрываться и вечные страхи отца. Но обмануть психику ей не удалось, и в её собственной душе всё больше разрастался ужас, что её обнаружат, разоблачат, отберут у отца и отдадут в дом удовольствий.
Все эти воспоминания, вывернутые на суде, частично услышанные от других людей, которые сухо зачитывали показания отца, вонзались в неё как остро наточенные ножи. Асхелека изо всех сил сжимала руку Тхорна, сидя на удобном кресле, и под её ногами расстилался идеально чистый зелёный ковер, но ей всё казалось, что на него вот-вот потечёт кровь, которая выступит из её израненной души, прямо сквозь кожу.
Все, кто присутствовал на суде, бросали на неё косые взгляды, полные жалости и любопытства, и из-за этого становилось ещё хуже. Все её жалели, потому что она была уродом, которому вряд ли когда-нибудь суждено превратиться в нормального человека. Она может скрывать свои волосы или не скрывать, но ведь они никогда не поменяют цвет, верно?
И всё же Тхорн стоял между ней и этим кошмаром, и ей удавалось немного прятаться за ним. Он подбадривал, тихо шептал какие-то шутки на ухо, потирал плечо и иногда отвлекал, когда она слишком сильно уходила в себя. Но когда отцу начали задавать новые вопросы, Асхелека сосредоточилась на нём. Она видела и слышала только отца. Её глаза наполнялись слезами против её воли, и в какой-то момент она поняла, что всё платье спереди мокрое. Папа равнодушным, отстранённым голосом рассказывал о её детстве так, словно ему тогда вообще не было до неё дела. Он говорил, что она была здорова и сыта — но он говорил это так, словно его дочь была животным в зоопарке, которое требовалось лишь кормить и следить, чтобы случайно не сдохло от какой-нибудь хвори.
Впиваясь ногтями в ладони, Асхелека ждала лишь одного момента — она хотела услышать, как погибла её мать. Этого ей никак не удавалось вспомнить, но она хотела знать. Отец ни разу не ответил на её вопросы. Когда судья спросил о её матери, время почти остановилось для неё. Медленно-медленно поворачивалась к ней голова Тхорна, очень-очень медленно он поднимал руку, вдруг пожелав прервать судью, но не успевал. Пока, наконец, до них не донеслись слова её отца, пожавшего плечами:
