— Моя мать очень любила розы, — продолжал говорить Гай, глядя вдаль, в черноту, туда, где звезды срывались с неба и падали на усыпанные шипами кусты. — Каждое утро садовник приносил ей свежесрезанную белую, а вечером ставили в вазу кроваво-красную или розовую. Так продолжалось из года в год, замирая лишь на зиму, но даже в заливаемые снежным дождём дни садовник всё равно находил способ порадовать мать. Как это ему удавалось — не знаю, но не помню ни одного послеобеденного чая, чтобы его подали без цветка у чашки. Потом, правда, всё резко прекратилось.
— Садовник умер? — робко предположила девушка.
— Умерла моя мать. — спокойно ответил Гай.
— Простите.
Неловкое молчание длилось недолго.
— Отцу было не до сада; все розы засохли, и только пара кустов выжили. Росли себе, дичали и даже наплодили бутонов, которые имели наглость распускаться из года в год. Я каждый день смотрел на них, на то, как бесстыдно они цветут, с каждым летом становясь всё краше, в то время, как моей матери этого уже не дано, и закипал к ним ненавистью. В один холодный день я взял лопату и...
— Выкопали их и вышвырнули, а потом пожалели? — выпалила Рики.
— ...перекопал, рассадил на места засохших и нанял нового садовника, наказав тому глаз с кустов не спускать. Теперь мой сад такой, каким он был когда-то прежде. Матери бы это понравилось.
— Обязательно бы понравилось, — впервые к месту поддакнула Рики, тронутая той нежностью, с которой всегда внешне холодный Стернс говорил о простых растениях. Девушка была уверена, что поверни он сейчас в её сторону голову, она увидела бы в его глазах слёзы. — От чего она умерла? — поинтересовалось Рики. — От болезни?
— А это уже не твоего ума дело, — Трогательную нежность как волной смыло; вернулся прежний хозяин. — Лучше скажи мне, что ты здесь делаешь, когда тебе было наказано всегда быть возле меня?
— Я...
Гайлард не дал договорить.
— Наш уговор был: я беру тебя к себе, а ты служишь мне и днём, и ночью, оберегая от своего клыкастого дружка. Так?
— Так.
— Я отпускал тебя помыться и почистить одежду, так?
Рики кивнула.
— И я смел надеяться, что ты выполнишь моё распоряжение быстро, и я уже не буду более беспокоиться о безопасности своей жизни. Но что я вижу? Ты просто стоишь тут и дышишь розами!
— Но, милорд, это же такие... такие... такие розы! — страстно выплеснула Рики, так и не сообразив, каким словом можно было описать всё то великолепие, которое сейчас сводило её с ума, дразнило, искушало, пьянило.
Гай улыбнулся. Нет, конечно, темень вокруг была страшная, и дальше кончика своего носа Рики с трудом видела, но месяц в небе в тот самый миг вышел из-за пухлой тучи, и девушка заметила, как дрогнули губы на лице хозяина.
Гайлард был прекрасен. В чёрных одеждах, расшитых серебряной нитью ровно настолько, чтобы смотреться не вычурно и в то же время достойно наследника короля, Стернс выглядел величаво, и пропасть, и без того огромная и лежавшая между ним и Рики, вдруг на глазах у девушки увеличилась вдвое, а ведь всего минутой ранее Рики о ней даже не вспоминала. Во всём виноваты эти розы! Они свели с ума. Или месяц. Ведь именно он так некстати высунулся из-за тучи.
Прозвучал рог. Низкий звук донёсся не с улицы, а из-за стен. Такое могло говорить только об одном: его величество Риккард Стернс явился на ужин. Явился один. Без сопровождения хозяина башен Торренхолла и по совместительству племянника. И в лучшем случае тяжёлый стул за столом королю отодвинет Дагорм, а в худшем...
Гайлард выпрямился.
— Идём.
— Как? Я с вами?
— Мы, кажется, это уже обсудили.
Гай шагал широко и быстро; Рики едва поспевала.
— Может, я лучше постою за дверью?
— А жрать меня твой ненаглядный тоже будет за дверью?
— Прежде чем вас сожрать, ему надо будет в залу через те двери просочиться, а, значит, пройти мимо меня.
— Пролезет. Эта скотина, где хочешь, пролезет. Гнидой прикинется и в постель ко мне по балдахину скатится. Кстати, тебе уже подготовили комнату?
— Да, милорд. В том крыле, где кухня и где спят все...
— Я же велел рядом со мной!
— Может, я вас не так поняла?
— Вокруг меня одни болваны. И ты в их числе.
— Уж как получается, милорд. Я тут пока первые сутки — с непривычки всё путаю.
— Ты можешь ползти быстрее?
— Свои сапоги я почистила, но они развалились. Мне дали чужие, а те мне жмут. Сами понимаете...
— Расскажешь это моему дяде.
— Простите, милорд, но вы опоздали вовсе не из-за моих сапог.
— Я искал леди Мириан...
— Вашу невесту? — ахнула Рики, и как-то стало совсем не до сапог.
— ...а наткнулся почему-то на тебя.
— Я видела леди Мириан много часов назад, когда солнце ещё было высоко.
— Да? А мне передали, что её видели как раз в этом крыле и совсем недавно.
— Кроме меня и брата тут никого не было. Я вам не вру! Пустые коридоры, пустая лестница...
— И как она тебе?
— Лестница?
— Тьфу.
Гай резко остановился, и Рики налетела на него, ударившись лбом о плечо. Вокруг всё переливалось и блестело, глаза с трудом разлипались, привыкая к буйству огней, а из распахнутых настежь дверей, ведущих в огромную залу, доносился шум. Оттуда же шли и такие запахи, что у Рики сразу заурчало в животе. Но, отлично помня недавний разговор, девушка мигом взяла себя в руки, одёрнула на себе тунику и съехавший в сторону жилет, пару раз моргнула, привыкая к ярким огням, и смело шагнула за Гайлардом, успев услышать от него заветное:
— Запомни, ты всегда со мной. — И затем уже более прозаическое и возвращающее с небес на землю: — Стоишь за моей спиной и не зеваешь.
Глава 3. Ключ
В народе поговаривали, что у Нофлорта три сердца.
Холодное и расчетливое принадлежало северной столице королевства, величаво именуемой Эйрой, что в переводе в мёртвых языков означало «заснеженный форт». В тех местах часто было холодно, снег таял ближе к середине весны, люди говорили коротко и по делу, и меховые накидки были самым ходовым товаром на главном базаре.
Добродушным и гостеприимным было сердце второе. Числилось оно за землями срединными, богатыми на реки и озёра и находившимися под присмотром лорда Альгервильда. Что и говорить, места вокруг Папоротниковой впадины были любимы всеми. Любимы за полные дикого кабана леса, за тишь и умиротворение вокруг, за неспешные беседы за ломившимися от яств столами и за круглолицых крестьянок, что несли к ужину наломанный крупными кусками хрустящий хлеб или головку ноздреватого сыра.
Было ещё и третье сердце.
И если первое всегда билось ровно и на лишний удар было скупо, а второе своим стуком успокаивало и настраивало на разговор по душам, то третье разрывалось на части, частило и не щадило себя ни секунды, словно каждый прожитый миг был последним. Сгорая от страсти, то сердце купалось в лучах горячего южного солнца и наслаждалось жизнью. Такими были дни в Торренхолле, таким был и весь юг королевства, такими были местные закаты и рассветы, полные красок и запахов, будоражившие воображение и сводившие с ума.
В тот вечер третье сердце не унималось, стучало громко и затихать не собиралось даже на ночь. Слуги сбились с ног, едва успевая подавать к столу угощения. Вино лилось рекой, хлестало через край кубков и шлепалось бордовыми кляксами на деревянный стол. Вытирать кляксы никто не спешил — прислуга просто бахала поверх них очередное блюдо с уткой, обложенной печёной айвой, и навсегда забывала о въевшихся в дерево пятнах.
Шум стоял неимоверный: обсуждались всякие мелочи, начиная с последних новостей о здоровье королевы Маргариты, правившей в королевстве за морем, находившемся столь далеко, что никто не решился послать ей гонца с приглашением на свадьбу (королева всё равно бы не прибыла, а почтовые расходы были бы колоссальными), и заканчивая цветом пуговиц, популярным этим летом у нолфортских модниц. Затих шум только тогда, когда в дверях появился Гайлард. По обе стороны у входа в трапезную стояли стражники, и покорно следовавшая за Стернсом Рики всё боялась, что те сомкнут свои пики прямо перед её носом, а потому чуть ли ни прилипла к спине Гая, пару раз даже отдавив ему пятки.
