Не могу сдержать довольной улыбки и срываюсь навстречу. Когда мы сталкиваемся, я поглаживаю животное по округлым бокам.
— Ну, здравствуй, приятель, — шепчу я, ощущая под рукой плотную, грубую кожу. — Ты вырастил цветы. Просто молодчина!
Животное с шумом выдувает воздух из носа и кряхтит, обходя меня по кругу. Я рассматриваю цветы. Помимо тех нескольких, которые на коже носорога посадила я сама, выросли и новые — уже его собственные. Они ещё совсем нежные и мягкие, но в них бурлит жизненный сок.
Подвожу животное к корытам, и носорог начинает с хрустом жевать предложенную траву-пустышку, а я тем временем закрываю глаза и мысленно прощупываю клетки. В прошлый раз чувствовалось, что они обессилены и обезвожены, однако теперь кажутся гораздо более свежими и бодрыми. Медленно, но верно мощное, неповоротливое тело исцеляется.
— Уже лучше, — хвалю я, открыв глаза и продолжая гладить ворчуна. — Гораздо лучше. Цветы — это хорошо.
— Он идёт на поправку? — с интересом уточняет Фортунат.
— Да! — радуюсь я. — В теле энергии более чем достаточно.
— Говорят, он пришёл в ужасном состоянии? — спрашивает парень, ненавязчиво давая мне возможность похвастаться своими успехами.
Я стараюсь сделать вид, что меня это не трогает, но на самом деле, отвернувшись к носорогу и продолжая гладить его, я скрываю счастливую улыбку.
— Да, около недели назад он появился у нас впервые. Был покрыт кровью, а на боку зияла серьёзная рана. Носорог отказывался от пищи: не мог нормально есть, видимо, было слишком больно.
Фортунат хмурится, когда спрашивает:
— Откуда берутся такие раны?
— Животные резвятся и ловкость порой покидает их, — я пожимаю плечами. — Иногда проблема в том, что они сами не способны получить столько энергии, сколько им нужно. А ещё… — я замолкаю, чувствуя, как горло пересыхает, но говорю прежде, чем успеваю подумать, — ещё они страдают от жестокости корриганов.
Между нами повисает напряжённая пауза, и я благодарна, когда Фортунат говорит с убеждённостью, которой мне так не хватает:
— До поселения им не добраться, Габи.
Такие простые слова, но они сказаны человеком, которому авгуры доверяют охрану нашего Фрактала. Если кому-то и знать наверняка, что корриганам сюда путь закрыт, то это Фортунату.
— Трудно было исцелять? — спрашивает парень, возвращаясь к разговору, и я охотно переключаюсь на прежнюю тему:
— Кровь остановили, но рана была слишком большая, чтобы самостоятельно затянуться. Я предложила посадить фацелию. Конечно, нельзя тревожить священный цветок, — поспешно добавляю в ответ на серьёзный взгляд Фортуната, — но целители согласились, что это особый случай, и можно пересадить несколько на этого ворчуна.
Я похлопываю носорога по спине, а он забавно хрюкает, не отвлекаясь от еды.
— Целые сутки после этого он пролежал, но потом рана начала постепенно затягиваться. Он поднялся на ноги, у него появился аппетит. Следующие несколько дней он ел так много, что приходилось то и дело молиться, чтобы, срезая для него траву, давать в уплату солнечную энергию, а потом превращать растения в пустышку. Носорог съедал всё, что для него готовила я и другие целители. Как видишь, сейчас у него по-прежнему неплохой аппетит, — я улыбаюсь, наблюдая, как животное с наслаждением жуёт траву. — Главное, что цветы появляются. Когда они отцветут, тело будет уже совсем здоровым.
— Значит, получилось исцелить. И не в первый раз, — слова Фортуната, а главное восхищение, с которым он их произносит, меня смущают.
Я могу уйти от ответа, пока носорог продолжает жевать траву, но, когда он наедается и, пару раз благодарно хрюкнув, радостно убегает в лес, в прятки уже не поиграешь. Тем более, что, обернувшись к Фортунату, я наталкиваюсь на пристальный взгляд, один из тех, какими парень последний год время от времени заставляет меня почувствовать растерянность и трепет, которые раньше между нами не возникали. — Это воодушевляет, — задумчиво говорит эдем. — У тебя по-настоящему высокий уровень осознанности.
Считается, что именно это оказывается решающим фактором, позволяющим исцелять других, от растений до животных, а иногда даже людей, так что я стараюсь себе напомнить, что это едва ли можно считать комплиментом — скорее просто констатация факта.
— Тебе стоит себя ценить. Твоя бабушка делает это лучше, чем ты.
Мягкий тон голоса, едва ли не ласкающий. И снова этот сосредоточенный взгляд.
«А это можно считать больше, чем констатацией факта?» — с надеждой шепчет мой внутренний голос, и я с трудом прячу глупую улыбку.
— Приятно, если могу считаться достойной своей бабушки, — признаюсь я.
«… но гордиться или тем более чувствовать особую уверенность из-за того, что я целитель, у меня никогда не получалось».
Я не произношу эти слова вслух, но это и не требуется. Фортунат с лёгкостью догадывается о чём я думаю, и его понимающий взгляд превращается в печальный. Он грустно улыбается, когда медленно подходит ко мне.
— Ты с детства мечтала быть полезной своим ближним. Своего ты добилась. Остались ещё мечты?
На последней фразе его тон резко меняется на какой-то неожиданно серьёзный, даже немного напряжённый, и уж точно лишённый жалости или тоски…
— Над головой небо голубое, а ближние рядом — разве нужно ещё что-то?
Только задав вопрос вдруг охрипшим голосом, я понимаю, насколько эти слова искренние, пришедшие из глубины моей души.
Парень останавливается на достаточном расстоянии от меня, но его взгляд скользит по моему лицу прямо и откровенно. Мне хочется бежать и спрятаться от такого внимания, но я напоминаю себе, что это же Фортунат, и мне не стоит смущаться.
Он мягко улыбается, и становится так легко и спокойно, что, если бы кто-то спросил о моём прошлом или прошлом целой планеты, я бы вряд ли дала внятные ответы. Не то что о тоске, которую испытывала в Аметистовой аллее: сейчас она превращается лишь в смутное воспоминание. Здесь, на природе, которую я люблю, и рядом с Фортунатом, восхищённый взгляд которого порождает во мне трепет, время течёт медленно, а, может, вообще останавливается.
— Понимаю, — наконец говорит эдем, а я уже и не помню, на какой мой вопрос он отвечает, тем более, когда неторопливо делает несколько шагов ко мне.
Я гораздо ниже его и едва дохожу до плеча, поэтому запрокидываю голову, когда парень приближается.
— Твои глаза… — начинает он, но не отрывая взгляда, подбирает слова так долго, что я не удерживаюсь от того, чтобы не поддеть:
— Зелёные, как у всех.
Он закатывает глаза, но в этом нет раздражения, и я прикладываю к губам ладонь, скрывая улыбку. Но в этот же момент взгляд Фортуната перемещается на мои губы, а его рука нежно касается моей, отводя её от лица.
— Хорошо. Я скажу, — обещает эдем, и от его внезапного шёпота и пронизывающего взгляда я забываю, как дышать. — Ты смотришь на рассветы и закаты всегда влюблёнными глазами, с наслаждением слушаешь песню цикад в ночи, а когда молишься, твоё тело светится так ярко, словно это происходит впервые или, наоборот, последний раз в этой жизни. Когда авгуры у Цветного костра рассказывают легенды, или ты наблюдаешь за химерами, твои глаза искрятся. Ты умеешь получать удовольствие от момента, и мне безумно нравится это в тебе. Но вместе с этим… всегда таится какая-то грусть, пускай, светлая, но всё же… будто… тебе открыты некие тайны, о которых ты не должна рассказывать другим людям и вынуждена в одиночку нести на хрупких плечах этот груз.
Словно с трудом подбирая слова и наконец справившись с ними, Фортунат судорожно сглатывает. А я… Я с шумом выдыхаю, потому что до этого мгновения в полной мере не осознавала, насколько хорошо парень меня знает. Он прав во всём, кроме неких, только мне открытых тайн: хранить в секрете мне явно нечего.
«Кроме инсигнии за ухом», — ехидничает внутренний голос, но я забываю о нём, когда сильная рука нежно обвивает меня вокруг талии. Парень не прижимает меня к себе, но я сама не хочу отстраняться или отводить взгляд.
