Мне ж не впрок было угощение, и веселье — у кого искреннее, у кого для виду, поддельное — некстати.
Не плясать с волками у майских костров.
Не продавать себя, свободную, в неволю.
Не лгать, всем сердцем желая открыть правду.
Так ли уж давно я полагала, будто бы вовек мне не нарушить трёх запретов? И как легко случилось сотворить, казалось бы, немыслимое. Не самонадеянно ли зарекаться о двух оставшихся гейсах?
Фэлтигерн накрыл мою ладонь своею. В синих глазах читалась тревога. Неспокойно было на душе его за меня.
Любил? Пожалуй. Как умел, как мог. Всею любовью, что оставила ему наша земля: любить что-либо помимо зелёных холмов нашей родины, помимо древней Тары и власти, что дарует её престол.
— Ты бледна, как снег, Мейвин. Точно вновь увидела иней на траве вкруг погасшего костра. Что было причиной твоему страху? Чего ты страшишься теперь? Доверься мне, поведай сокровенное. Ведь я не враг тебе.
Я избегала смотреть в огненную синь его глаз, опустив взгляд на переплетённые пальцы. Довериться? Чего ж проще…
Тогда, глядя на снежные метки, я думала о том, кого люблю и кому должна принадлежать, но досталась тебе. Нынче же страх мой от неминуемой кары, что ждёт меня, отступницу — по твоей вине — и потому жизнь моя уже не будет прежней.
Мыслимо ли было ответить такою правдой?
И потому солгала, ведь ложь была куда невиннее. Так бывает. Жаль, что часто.
— Здесь душно. Немного прихворнула ото всей этой кутерьмы.
— Тогда уйдём.
— Но как же?.. — попыталась возразить. — Пристойно ли такое поведение? Мы не можем, ведь всё это — в нашу честь.
— Пускай! Не нужно себя мучить, Мейвин, соблюдая приличия. Мы уважили гостей своим присутствием. Они будут пить, есть и веселиться и без нас.
Пожалуй, я была благодарна ему за возможность ускользнуть с посвящённого мне торжества, на котором вовсе не чувствовала себя счастливой. И мы бы ушли, если бы не донёсся потрясённый возглас, возвещая о приходе таких гостей, что не являются запросто, без зова и причины.
Недонесённые до губ чаши, перевёрнутая лавка, задетая чьей-то ногой, оборванная протяжная трель флейты. Недовершённые движения, недосказанные слова, настороженные взгляды. Что за дурную весть принесли неурочные гости? С добрыми вестями они не являются без спросу.
Трое друидов стали ещё древней с того дня, когда я в последний раз их видела, со дня, когда они приходили в селение назначить мне гейсы, первый из которых был уже нарушен. Волосы их выбелило время, кожа иссохла и истончилась, кости сделались ломкими, как ветки, пальцы — узловатые корни дерев — сжимались на навершиях посохов. И посохи эти, как иссохшие обвиняющие персты, были направлены на моего жениха.
Голоса друидов звучали, словно вороний грай. Поверье гласит, что вороны живут по триста лет… едва ли с друидами мог сравняться в долголетии кто-то помимо чернопёрых падальщиков.
— Зачем явился сюда ты, плоть от плоти того, кто обрёк эти края на голод и разорение? Наша земля помнит бессильные проклятья мужей и слёзы их жён. Она стонет под твоей пятой, Фэлтигерн, сын Глендана!
При этих словах всё накрыло пологом тишины. Вслед за тем по залу прокатился ропот, подобный тому, с каким волны трутся боками о берега.
— Молодой король! — воскликнул кто-то.
Фэлтигерн неспешно поднялся, прямой под взглядом владеющих силой старцев.
— Долгая же у вас память на обиды! Но так ли уж справедливо винить меня в деяниях предка, на чьих костях сотню раз поднималась молодая трава? Когда вся земля наша взывает о помощи, беззащитная в пору безвластия, терзаемая алчущими её богатств? Слышите ли вы эти стоны, о мудрые старцы, или замкнули слух, растравляя старые раны?
Я одна видела, как сжались его руки на краю столешницы. Морёное дерево затрещало под его пальцами.
Люди молчали, ошеломлённые словами друидов и Фэлтигерна. Но тогда друиды поворотились ко мне, и в мутных старческих глазах зажглись болотные огни. Один из них прокаркал:
— Разве неотмщённая кровь предка не вскипела в тебе от прикосновений потомка его убийцы? Одно из трёх условий нарушено, осталось два! Подумай, женщина, стоит ли он твоей жизни и недоброго посмертия? Делай верный выбор, женщина, или не минуешь расплаты!
Взгляд мутился от жути, что повеяла от нечеловечьих взглядов друидов, от их потаённой власти, сковывающей и обессиливающей. Хриплый клёкот метался в закоулках сознания, разнося страшное предупреждение.
Я вцепилась в лавку, на которой сидела, — хоть так не утерять связь с осязаемым миром, удержаться на краю сознания.
— Остерегись, старик! — низким от гнева голосом промолвил Фэлтигерн. — Проклинай меня, так и быть — уважу твою старость и обиду, нанесённую моим предком. Проклинай меня — но не мою жену! Не вмешивайте её в старую месть!
«Что, если меня — уже — коснулась месть древних колдунов?..» — костяной иглой прошило осознание.
Что, если мои запреты изначально были связаны с Фэлтигерном?
Фэлтигерн протянул ко мне руку, укрывая, защищая, и я мимодумно впилась в его предплечье, осязая бывшую в нём силу, живой огонь, разлившийся под кожей. Вжалась в его плечо, с благодарностью за подаренную возможность укрыться, спастись в его тепле от мертвящего дыхания рока.
Фэлтигерн бросил вбок скорый взгляд и утишил страхи обещанием защиты. Он смотрел на меня лишь миг, вниманье его было обращено к троим старцам.
— Не стоит злоупотреблять гостеприимством хозяев да к тому ж грозить их дочери! Время позднее, а путь ваш не близок.
— Грядущее твоё мрачно, Фэлтигерн, сын Глендана! — проклекотал один из троих. — Замыслам твоим не дано сбыться! Мы — видим!
Огненные отблески растеклись по наполовину выдвинутому из ножен лезвию.
— Ещё слово, и я проверю, чего стоит волшба против честной стали.
Я обвела взглядом зал. Его люди все, как один, держали ладони на рукоятях мечей.
Раздалось шипение, точно разворошили змеиный клубок. Пирующие недоумённо озирались, не видя, когда и как ушли колдуны. И с их исчезновением словно вмиг сделалось теплее, и кровля не ложилась более тяжестью на плечи, и звуки приблизились и определились.
Фэлтигерн вернул оружие в ножны и воротился на место рядом со мною. Меж бровей его пролегла тень. Он слышал предречённое друидами.
Зло, причинённое этой земле и её людям давно умершим человеком. Зло, которому минуло столетие… Сколь непросто осознать это той, чья жизнь ещё на взлёте! Но ведь никто не мог ответить, сколько лет ходят по земле трое старцев. Быть может, то давнее зло коснулось их тогда. Быть может, они своими глазами видели расправу, учинённую над мятежниками предком моего жениха… и гнев их не забыт поныне.
И хоть они явно ненавидят Фэлтигерна, они, столь же несомненно, обладают немалой силой и способны прозревать земные пути — вспять и вдаль, в прошлое и грядущее. Отчего-то не было сомнения, что брошенные напоследок слова — не мелкая месть, не желание уязвить, нанести вдогон выигравшему бой удар исподтишка. Слова, несущие в себе ненависть, всё же не были лживы. Ненависть честна.
Но я знала и иное: Фэлтигерн не из тех, кого принудит поворотить с пути дурное пророчество. И от этого знания тоскливо защемило в груди. Что я могу изменить?.. Фэлтигерн выслушает моё предостережение и поблагодарит за участие. Но сделает по-своему.
— Не думай о том, что наболтали старые безумцы, — сказал он. — Их угрозы бессильны повредить. Лишь нам самим вершить свои судьбы.
Я молча кивнула. Фэлтигерн волен верить в это. Быть может, он и впрямь в силах проторить новый путь, избегнув западни, буреломы и топи, на кои изобильна жизнь. Меня же с рождения направляет чужая воля.
Доносились голоса, но приглушённые, словно бы сквозь воду тихой заводи. Тепло, почти жарко. И разморённая слабость, точно лежишь после купания в пуховом коконе… или среди лета в душных мехах. Чувство это не было приятно. В жизни не испытывала сколько-нибудь опасной хвори и оттого не сразу поняла, что со мною, а поняв, испугалась. То нарушенный запрет вступал в силу, помалу отнимая жизнь.
